Темные тропы

Отвлёкся. А вот малыш у нас – безымянный. Ладно я – чужой человек, но даже Морозова – мать, и то – Малыш да Малыш. Как она рассказала однажды, опять рассопливившись, что то – война, то – гибель Светогора, траур и отчаяние, разорение лена, навалившиеся заботы, потом – нападение убийц, гибель дочери, беспросветное отчаяние, тайная надежда, что малыш умрёт, да и отмучается. Меж тем Снегурочка называла Малыша – Мышкой, а Дереза – Мешочком. Потому как тихий, был, да и таскают его постоянно, как мешок малый, торбу перемётную. Так и я, незаметно для себя, то – Малыш, то – Мешок, то – Мышка, то – Мишка.

Одним словом – мы простые люди, никакие мы не герои легенд, по легенде прикрытия. Но легенда легендой, а ночевать всем вповалку – стрёмно. Девочки стесняются Пада. Меня никто не стесняется, почему-то. Мы с Морозовой – вроде муж с женой, должны уединяться, по-семейному, иначе никто не поймёт. Легенда же. Как ни крути, а три комнаты. Тройной расход.

Да, едем на обычной телеге, запряжённой двумя низкорослыми и лохматыми лошадками. Так как теперь мы – простые люди, то и кони – простые, да и Морозова сама не стесняется коней причесать и напоить. А как мило при этом румянцем покрываются её щёки и грудь… Хм! Опять отвлёкся.

Как не выгадывай, а кони – три штуки, хотя один может и в Пустоши пастись (ха!), но опять же – палево, люди – ну, не буду их штуками считать. Ночлег, стол, гардероб – бабы же, что с ними делать?! Да и мы с Пашей – тоже. Моя одёжа тоже как-то сильно поистрепалась от Выброса, смущая юных девочек ненужными подробностями строений организмов другого пола. И Паша – весь такой красный, как и положено верному стражу Дома Медной Горы, что опять же – не лезет в легенду. Шляпы новые, шарфы, закрывать изуродованные лица. Лилия теперь тоже стесняется своего лица, точнее – шрама на лице.

Так и кончился мешок с моими трофеями. Остался только неприкосновенный кошель золота у нашей Хозяюшки. Но Морозова – реветь! И ни в какую! Ревёт, как недоенная корова, хм, осторожно с ассоциациями! В кошель вцепилась. Говорю ей, что ликвидных средств у нас больше нет – не слышит. В истерике.

Присаживаюсь на ложе. Ну, не отбирать же силой? Это по легенде я – муж еёйный, а на самом деле – не имею права. Потому – иду другим путём. Долгим, нудным и нервным – придётся выслушать всю истерику женскую, вытерпеть весь словесный понос потока сознания, чтобы выбрать во всём этом рациональные зёрна, через которые и можно будет на неё воздействовать.

Лилия бросается мне на костлявую грудь, заливая рубаху слезами и соплями, начинает путано и сбивчиво изливать на меня все свои беды и тревоги. А их – хватало! Не только учитывая причуды женского восприятия окружающего мира, но и объективно. От сострадания и жалости к ней сжимается сердце, трепещет душа. Начинаю понимать, почему я кем-то неизвестным мне образом поставлен на твоём пути, девочка моя.

– Что ты сказал? – вскинулась Лилия.

Опять меня УМник сдал!

– А что? – спрашиваю.

Зря! Пришлось выслушивать пересказ про её легендарных возлюбленных. А это – неприятно. Потому как на их фоне я – вообще… Даже не ничтожество! Что-то с огромным отрицательным значением счисления.

А это – больно! Потому как я – влюблён. Именно в эту женщину, что плачет на моей груди. И хотя и кажется – вот мы и муж с женой, наедине, в отдельной комнате, на отдельном ложе, она – уже в моих объятиях, но…!

Между нами – пропасть! Непреодолимая. И больно осознавать это! Невыносимо больно! Просто – нестерпимо!

Наконец, поток её сознания свернул в нужное русло. Пошли крупинки нужной породы. Ах, вот в чём дело! И это всё?

– И это всё? – говорю это вслух, пожимая плечами, тем освобождаюсь от объятий, встаю, прохожу до седельной сумки, достаю свёрток малый, вытрясаю из него на колени Лилии, в ловушку её юбок, кристаллы Накопителей.

Любуюсь её лицом. Не думал, что глаза могут быть настолько большими. Стремясь догнать в размерах самый крупный из кристаллов. Тот, дымчато-изумрудный.

Визжащий тайфун сбивает меня с ног. Понять ничего не успеваю, как оказываюсь на полу, распят ею, придавлен к полу. Она сдирает с моего лица и шеи – шарф, с головы – тряпку, что у меня исполняет обязанности банданы, истово покрывает моё лицо поцелуями.

– Что ты? Что ты? – растерянно бормочу я, пытаясь (без какого-либо упорства) оттолкнуть её, но и она, как кошка – протекает через мои руки. Целует, с каким-то самозабвением – куда попадёт, с закрытыми глазами, сквозь слёзы, с тяжёлым, горячим дыханием.

Вдруг глаза её распахиваются, смотрит на меня – удивлённо.

– Ну, а что? – опять лепечу я. – Я же не железный! Я же – живой. Мужик, в конце концов. Не совладел, прости!

– Мужик! – сдавленно хрипит она, судорожно хватаясь за неожиданно вставшее обстоятельство. – Ты – мужик! Живой!

Брызгами воды от рухнувшей в море скалы взлетают юбки. Слышу, как трещат мои многострадальные штаны. Со стоном, вырывающимся из меня, из неё ощущаю, как я попал в плен. В сладкий, долгожданный плен, о котором даже мечтать боялся.

– Живой! – хрипло кричит она, поднимаясь, вновь опускаясь. – Живой! А-а-а!