Темные тропы

Заткнул УМника – принудительно. Тут нельзя отвечать так, как хочется ляпнуть слёту. Так, как думаешь, как есть на самом деле. Женское сознание – иное. Я тоже не хочу, чтобы наступило утро. Это обязательно скажу. А вот чего говорить нельзя – так это того, что время остановить невозможно. Это – мечта тысяч поколений людей: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Но оно и прекрасно, потому что мгновение! Да и даже если бы мог – не стал бы ломать устройство Мира. А я не могу. Это – невозможно. Но женщина просто не осознаёт такого понятия – невозможно, как НЗ не осознаёт течения и ценности времени. Для неё нет невозможного. Если я ей скажу, что остановить время невозможно, то в её сознание её же прекрасные ушки передадут: «Он не хочет! Козёл! Мы для него… А он… Такую малость – зажал! Ненавижу!»

Потому УМник озвучивает такие мои слова:

– Я бы тоже очень хотел, чтобы эта ночь длилась вечность. Только ты и я. Навсегда. И больше – ничего. И – никого. Очень хотел бы! Всё, для чего я тут, всё, чего я хочу – сейчас, здесь! И больше мне ничего не надо.

Махнула рукой, слезла с меня, отвернулась. Не попал? Не угадал?

– Ты просто не понимаешь!

Её трясёт. Да, каменный дымоход, дававший тепло, давно остыл. Мы тут надышали, выпаривающаяся влага остыла, пробирала сыростью. Встаю, снимаю с крючка её плащ, накрываю её плечи, махнув рукой, бросил сырой Силы в каменную кладку дымохода, разогревая её, заставляя излучать тепло. Открыл окно, впуская ночной ветер.

– Ты ничего не понимаешь, Ёжик! Я боюсь. До ужаса – боюсь! – говорит Лилия.

– Не бойся! Я же с тобой! – отвечаю я, сам же и покорёжившись, настолько это избито и пошло прозвучало.

По наитию, проведя руками, будто собираю что-то в охапку, собрал всю эту сырость в тугой комок мутной жидкости – пыль и сор оказался тоже там, в сконденсированной влаге. Сжимая руки, сжимаю получившийся шар. Раза в два. А говорят, что жидкость не сжимаема.

– Это как раз и пугает! – восклицает любимая, кутаясь в плащ, поджимая ноги под себя.

Хм! Вроде и не девочка, детей целый выводок, вон и грудь, выкормившая их всех, повисла, и животик, изрезанный растяжками, выпирает, немного, но всё же, и бёдра с ягодицами – не как у юной Козы. Куда это всё, нажитое годами, денешь? А гибкость – не ушла. Вон как изгибается! А как!..

Так, надо отвлечься! А то опять не дам ей высказаться!

Опять по прихоти минутного наития вытягиваю энергию из получившегося шара, бросив эту энергию опять в камни кладки. Выкидываю шар мутного льда в открытое окно. И закрываю окно. Прикольно! Надо на Живых попробовать!

– В том-то и дело, что ты – рядом. Нет-нет! Дело и не в тебе! Нет, в тебе, но… Ну, не знаю я! Что пристал?! – уже кричит она.

Пожимаю плечами – я пристал? Присаживаясь рядом, упираясь спиной ей в спину. Чувствуя мою поддержку, но не смущаясь моим лицом и моими глазами, будет ей легче выговориться. Да и обратно делом займёмся.

– Я чувствую себя счастливой! Я – влюблена! Да-да, в тебя, черствый сухарь! Вот это и пугает!

Меня – тоже. Пугают загибы твоей логики и восприятия.

– Я поясню. Если получится, – вздыхает она. – Понимаешь, я жила обычной жизнью обычной жены благородного владельца обычного окраинного лена. И ненавидела свою жизнь! Детей, что вытянули из меня все силы и всю молодость. Эти бесконечные заботы – без продыху и просвета. Ненавидела собственного властителя, мужа собственного, за… О, как я его ненавидела! Всё для него было важнее, чем я! Всё! Вечно он где-то! Эти его бесконечные советы, разговоры, пиры, охоты и просто пьянки! Его походы, его кузни, казармы, наёмники, маги, конюхи, смотрители! Для всех он находил время, каждому находил минутку своего внимания и ласки! Не говоря уже о девках! Для всех – кроме меня! А я? Залетит, схватит, как налётчик, покроет, как бычок тёлочку – и храпеть! Я его всю ночь в спину бью кулаками – только хмыкает! А у меня от него всё потом так болело! Это было непросто – принимать его. Он же – демон! Огненный демон! Не только по крови! Я даже стала избегать его. Каждый год мне по ребёнку загоняет в живот! Так ещё хуже стало! Весь лен ходить стал – животы до носа, носы – до неба. И эти, доброхотцы – во всех подробностях донесут, как, кого и где покрыл мой муж. Уроды! Ненавижу! Я же любила его, демона моего!

Она вздохнула, шмыгнув носом:

– И сейчас люблю. Но и – ненавидела. А он только ржёт. Да так, что стёкла дрожат, а свечи вспыхивают. И захотела я его проучить. Отомстить. Да… пристрастилась. Нашла… отдушину.

Она вновь вздохнула, чувствую спиной – ссутулилась, голову повесила.

– Мужа обесчестила. И – не раз. А он – знал. И делал вид, что не знает. Стал не просто коровой называть, а гулящей, похотливой коровой. И старой коровой. Дура!

Молчу. Её жизнь. Не мне её судить. Вон сама себя судит. Выговориться ей надо. А кому она ещё это скажет? Кто не использует все эти сведения против неё? Кто не посмотрит потом презрительно? Верно – полумертвец. Я.

Такие исповеди люди обычно доверяют тем, кто не проболтается. Дереву, Богу, небу, ветру, надгробью. Мне.