Темные ущелья

Приоткрыв веки на три четверти, он видит, как Рисгиллен удаляется. Она все еще кричит и жестикулирует.

– Разве ты этого не чувствуешь, призыватель бури? Как ты можешь не чувствовать? Меч мертв, камни мертвы, и весь этот гребаный круг – мертв!

– Это переходный период, госпожа. Мы такое ожидали. Корморион собирается во плоти; это процесс, который должен идти частица за частицей, клетка за клеткой, пока он не восстанет…

Рингил может чувствовать магическую волю Латкина, все еще направленную на него, но теперь она кажется какой-то небрежной. Призыватель бури большей частью занят спором с Рисгиллен. Он все еще наблюдает за телом Рингила мысленным взором, но без особой внимательности, поскольку ожидает Кормориона Илусилина Мэйна, и, по-видимому, не скоро. И если остальной клан Талонрич ему все еще помогает, Гил этого не чувствует. Он ощущает их смутно, на дальнем краю своих новых чувств. Кажется, они заняты чем-то еще. Перед ним открывается пространство для маневра с помощью икинри’ска.

«Так вот почему ты вдруг смог понять, о чем препираются Рисгиллен и ее приятель, Гил. Унаследовал от Иллракского Подменыша частицу навыков?»

«Или, может быть, частицу его самого?»

Он отбрасывает мысль как нагретую железную посудину. Ему не нравится, куда все это идет, – и в любом случае времени нет…

«Место для маневра, ага. Но его не хватит на что-то впечатляющее. На что-то могущее сравниться с гребаным клинком!»

Все еще стоя над ним, Латкин кричит вслед Рисгиллен:

– Меч был лишь резервуаром, моя госпожа, не более того. Трюком Черного народа, нацеленным на удержание души Подменыша. Теперь он разряжен – и корпус, разумеется, мертв.

– Верь в это, если хочешь, призыватель бури. – Ее насмешливый голос звучит издалека – видимо, она почти достигла дальней стороны круга. Рингил представляет себе, как она шагает вдоль стоящих вертикально гранитных плит, словно боевая кошка, рыщущая у решетки своей клетки. – Я не понимаю, как Подменыш…

Может ли он на самом деле использовать этот меч? Что-то не похоже. Когда сталь была живой, она туго сжимала его руку, а теперь кажется свободно болтающимся украшением, вереницей браслетов для куртизанки с невероятно широкими предплечьями. Жало вываливается из его ладони. Чем бы оно ни было раньше, теперь это не меч, не оружие.

Вот что ему нужно. Чтобы со всем этим покончить, ему нужно гребаное оружие.

Кинжал из драконьего клыка исчез, как и мужчина, его подаривший, – оба затерялись хрен знает где. Рингил вспоминает, что Ингарнанашарал не говорил, выжил ли Эгар, его интересовала только Арчет. Это упущение рождает жгучие письмена, которые Рингил видит внутренним взором. Он может лишь надеяться, что это не была дерьмовая смерть, что Драконья Погибель получил достойный финал, о котором сам всегда мечтал, и под открытым небом.

«Кстати, об этом…»

«Ага. – С ним в круге – полдюжины двенд, и все вооружены. Он чувствует проблеск их беспокойства, вызванного спором Рисгиллен и Латкина. – И еще несколько тысяч на склоне холма. Очень похоже, что и ты добегался, Гил».

«Надо надрать им зад».

«Я рядом и буду рядом до конца пути, – мрачно вспоминает он. – Что-то я, блядь, тебя не вижу – кем бы ты ни был, куда бы ты ни съебался, как дошло до дела».

«Мое имя – сложная шту…»

И тут понимание обрушивается на него как ведро холодной воды. Он внезапно понимает, что нужно сделать с тем узким, как палец, осколком икинри’ска, до которого можно дотянуться.

Его сердце начинает тяжело колотиться готовясь. Вены наполняются холодным огнем. Он чувствует, как это привлекает внимание Латкина, и понимает, что время истекло. Призыватель бури не может не заметить истины, разумеется, не может не понять, что произошло.

«Все обернется плохо, Гил, причем быстро…»

– Видите, моя госпожа? Видите? – с триумфом восклицает Латкин. Он наклоняется над Гилом, прижимая одну руку к его груди. Смеется, до краев переполнившись слепой радостью. – Смотрите же! Сердце откликнулось; Корморион вернулся. Как же вы могли сомневаться?

Рингил распахивает глаза и скрещивает взгляд с чужеродным взглядом Латкина. Хватает двенду за плечи обеими руками.

– Иди сюда, ублюдок!