Темные воды Тибра

Марий – Росций
Ужели ты, урод несчастный,
клинок проклятый надо мною
подъять посмеешь?
Вспомни годы, когда таких, как ты, и гаже,
и угрюмей, я в пыль развеял,
рассеял по отрогам гор, и вы исчезли, словно
дым. Неужто тот народ способен
лишь в палачах отвратных возрождаться?

Палач продолжал приближаться, ступая мускулистыми ногами, поросшими рыжими волосами. Он раздувал ноздри, словно впитывал оскорбительные слова, произносимые жертвой.

Марий
Ну что ж, иди сюда, вот выя,
что твоей потверже и не согнется
пред палаческою сталью. Тебе придется
бить меня в лицо, а я успею плюнуть
тебе в очи.

Марк Карма, Тигеллин и еще несколько комиков подпрыгивали в стороне, на разные голоса требуя от палача скорейших и решительнейших действий. Они изображали боязливых представителей минтурнинских властей.

Не обращая на их истерические команды внимания, палач остановился, приподнял концом секиры измазанную голову Мария – Росция за подбородок.

Марий
Теперь узнал меня ты, одноглазый варвар?!
Это я. Гай Марий, консул, победитель!

Палач, по-прежнему не говоря ни слова, начал отводить орудие убийства, медленно, как бы при этом целясь.

Собравшиеся на представлении римлянки радостно заскулили – обычный звук, который чаще всего можно слышать на гладиаторских представлениях в момент, когда боец готов убить другого.

– Послушай, Луций, я волнуюсь, другого комика у нас такого нет, – незаметно для себя переходя на стихотворный размер, коим была написана пьеска, сказал Руф.

– Уже непонятно, кого здесь больше жалко: Росция или Мария, – засмеялся Сулла.

По лицу актера было видно, что для него вопрос, чем кончится сцена, отнюдь не праздный. По тексту он должен был сказать: «Руби, животное, и боги тебе отомстят за гибель жалкую. Не тебе, а им, толпящимся у магистрата, кастратам и уродам власти. Руби, урод, и ничего не бойся!»

Но ему казалось самоубийственным в реально создавшейся ситуации сделать такое предложение неизвестному яникульскому мяснику. Для простого человека искусство подчас становится живее жизни.

А палач был хорош. По глубоким, ущелистым морщинам текли капли странного желтого пота, в единственном глазу полыхало все пламя представленной тут трагедии, руки, свитые из мощных мышечных жгутов, содержали в себе заряд такой страсти и энергии, что… величайший актер республики завопил:

– Брось эту железку, идиот, брось немедленно!

Мясник, ждавший реплики Росция и даже не собиравшийся вслушиваться в ее содержание, жутко взревел и рухнул ничком на розовый песок, усыпавший арену. По замыслу Кармы, писавшего (с учетом иронических и издевательских подсказок Суллы) эту пьесу, сие падение должно было означать пронзительное, душераздирающее презрение и воспарение варварского духа, не испорченного корыстью, над мелкими, убогими мыслишками и страстишками минтурнинских магистратов.

Благородство возникает там, где пожелает.

Кстати, реальный палач действительно отказался рубить голову Мария.

Непредусмотренный взбрык действия, вызванный репликой испуганного Росция, придал финалу неожиданное, незапланированное изящество, смешанное с потоками самых настоящих страстей. И пусть главными среди них являлись глупость и трусость, это было лучше, чем то, что планировалось.

Тут уже веселились все, даже те, кому подобные представления были не по душе. Даже те, кто говорил: зачем так сложно издеваться над врагом, когда его можно так просто зарезать?

На подобные реплики Карма отвечал (Сулла не снисходил до объяснений на эту тему): «Если зарезать так легко, то предпочтительнее поиздеваться».

«Да, клянусь всеми нарядами Терпсихоры, сегодня слава Мария сгорела и испарилась», – проговорил про себя Фронтон, стоявший несколько в отдалении от консула со свитком новых сведений о приключениях неистребимого старика.

Сулла услышал его слова и подозвал к себе.

Между тем веселье продолжалось естественным порядком.

Кто-то кричал:

– Да освободите Росция, пока он не умер от страха!

– И помойте!

– Смотрите, смотрите!

– На кого?!

– На палача!

– Он умер?

– Нет, он плачет.

– Дайте ему вина.

– Неразбавленного цекубского!

– Нет, нет, сначала нужно отобрать секиру.

Сулла спросил у подошедшего претора:

– Какие новости?

Синий глаз указывал на свиток.

– Он благополучно отплыл, но где ему предстоит пристать… Я вот тут наметил. Керкира, Нумидия, Карфаген, там собрались какие-то его сторонники. Гиемпсал предупрежден, керкирский царь – сам большой театрал…

– Что он там сказал о его славе?

– Что она…

– Не думаю. Знаешь что, я даже немного жалею, что мне сейчас невыгодно его убить. Этот человек еще появится.