Темный ангел

Окленд зашагал по тропинке назад, к шоссе. Фредди, спотыкаясь, старался не отставать. Башмаки на кожаной подошве скользили на влажной траве, грязь чавкала под ногами.

Они добрались до машины. Окленд остановился, взялся за ручку дверцы, затем обернулся к брату.

– Фредди, держись от нее подальше. Я не говорю тебе – забудь об этом. Ясно, что подобное ты не сможешь забыть. Но постарайся отстраниться от этого, не соприкасаться более.

– Но это не только Констанца, не только ее ужасный отец и все то отвратительное, о чем он писал. Это – во всем. – Фредди словно в поисках, на что бы опереться, привалился спиной к машине. – Война. Наша мама. Диагноз, поставленный мне доктором. Думаю, что он солгал мне, Окленд.

– Зачем это ему?

– Очевидно, мама его убедила. Она приходит в ужас от мысли, что меня призовут.

– Думаю, ты ошибаешься.

– Возможно. Может быть, и так. Но я чувствую себя таким ненужным. Вот Мальчик, к примеру, сражается. У тебя ответственная работа…

– Ответственная работа? Ты на редкость далек от истины.

– Так и есть. И не нужно отвергать это так резко. Даже Штерн говорил, что она жизненно важна. А чем занят я? Ничем. Сижу дома. Общаюсь с друзьями Стини, а они все моложе, чем я. Но даже каждый из них чем-то занят. Пишут, рисуют. Занимаются фотографией. Все же лучше, чем я. От меня никакой пользы. Никому. – Голос Фредди дрогнул. Он громко высморкался, нервно комкая в ладони носовой платок. Окленд, склонившись, обнял его за плечи. Фредди заметил, что в зеленых глазах брата не было гнева, хотя Окленд, казалось, выглядел рассерженным.

– Найди себе какое-нибудь занятие. Любое, которое дало бы тебе возможность не чувствовать себя бесполезным. Тебе не обязательно идти на фронт, Фредди. Вовсе не все должны отправиться на войну.

Он умолк. Затем открыл дверцу автомобиля.

– Я переговорю с Джейн Канингхэм. В госпитале всегда нужны люди: дежурные, санитары, водители.

– Водители?

– На машину «Скорой помощи». Все, залезай, поедем.

Машина задрожала, взревел мотор. Окленд круто развернулся и погнал машину на полной скорости. Фредди казалось, что из Лондона они ехали быстро, но обратно возвращались еще быстрее. Он вглядывался в сумерки, которые все сгущались, а живые изгороди у дороги как будто подступали ближе. Одна за другой пролетали мимо развилки, машина буквально пожирала дорогу. Фредди крикнул было брату, чтоб тот убавил скорость, но встречный ветер отбросил его слова далеко назад. Фредди вцепился руками в кресло, ногами уперся в пол. То и дело, визжа шинами, машина делала поворот, затем другой. Фредди закрыл глаза. У него возникло явственное ощущение, что сейчас он погибнет. Если машина впишется в один поворот, то следующий их обязательно настигнет. Миг – и со всем будет покончено.

Он не открывал глаза до тех пор, пока они не въехали в пригородные кварталы, и Окленд сбавил газ. Но вот уже и Парк-Лейн. В последний раз взвизгнув шинами, машина въехала на задний двор к гаражам. Фредди еще не успел сообразить, что можно без риска для жизни выбраться из сиденья, а Окленд уже покинул автомобиль и стремительным шагом направился к дому.

– Ты разозлился! – воскликнул Фредди, догоняя Окленда и хватая его за рукав.

– Да, я разозлился.

– На меня?

– Нет, на нее. На то, что она сделала с тобой и пытается сотворить с собою. Так что я собираюсь подняться наверх… и показать ей, насколько я разозлился.

– Сейчас? Окленд, ты не можешь так поступить! Не делай этого.

– Нет, могу. Никого дома нет, все ушли в оперу. Значит, там не будет никого, только Дженна и сиделка.

– Окленд, прошу тебя – не надо. Она больна.

– По-твоему, я не знаю? – Окленд отстранил брата с дороги. – Ты сам мне только что рассказал, насколько она больна.

* * *

Констанца не услышала, как Окленд вошел в ее комнату и сел в кресло возле ее кровати. Все эти дни она была то ли во сне, то ли в полузабытьи. Ее взгляд был устремлен в окно комнаты. Она любила наблюдать за перепадами света в небе за окном, за тем, как плывут облака, слушать, как поют птицы на улице. Но в последние несколько дней она стала замечать нечто необычное. Доносившийся с улицы шум звучал глуше, и свет тоже начал меняться. Он больше не был так ярок, как прежде, казалось, окно отодвигалось вглубь и обрамлявшие его занавески удаляются вместе с ним. В самом деле, ей приходилось напрягать зрение, чтобы различить окно или обстановку в комнате. Однажды ей пришло в голову – вчера это было, позавчера? – что она постепенно слепнет. И на этой мысли ей захотелось сосредоточиться – как-то все будет, если она вдруг ослепнет?.. Но ни сосредоточиться, ни даже удержать мысль сколько-нибудь долго не получалось. «Похоже, я умираю», – думала Констанца. Поначалу эта мысль была яркой, огромной, словно приходилось смотреть на солнце. Но затем и она уплывала, а на ее место возвращалась темнота. Впрочем, ей больше нравилась темнота – в ней были заключены и мир, и покой.