И снова я веду его умирать в свою квартиру. Это становится какой-то странной шизоидной традицией. Мысль дотащить его до постели любой ценой маячит перед глазами, словно это единственный ориентир в моей жизни. Если он умрет — я никогда себе не прощу. И ему не прощу. Ему, правда, будет уже все равно на мое прощение, но все же.
Бесконечность спустя, мы оказываемся в моей маленькой квартирке, что встречает нас затхлым воздухом и висящим в воздухе вопросом «Что опять?».
Теперь я уже знаю, что надо делать. Укладываю на постель, ножницами разрезаю сначала толстовку, затем ставшую красной футболку. Спирт, полотенце, протереть от крови.
Прошлая рана от ножа выглядела совсем старой. На секунду останавливаюсь, рассматривая посветлевший рубец, оставленный уличными хулиганами. Он теперь выглядел ровно так же, как и все другие шрамы. Как такое возможно? Сколько прошло времени? Две недели?
Может ли рана зажить за такой короткий промежуток времени?
В голове на передний план выбежала одинокая мысль с табличкой: «Нет».
Не может.
— Да кто же ты, твою мать? — спрашиваю скорее у себя, а немой снова расплывается в улыбке. Он наблюдает за каждым моим действием с такой придурковатой улыбкой, словно ему пулей мозг повредило.
— Весело тебе? Помрешь — вот будет веселье.
В прошлый раз было проще. Сейчас мне необходимо достать пулю, что застряла у него под сердцем. Какое замечательное завершение столь прекрасного дня. Тьфу, и растереть.
— Послушай, мне нужно ее достать, понимаешь? Пулю? хорошо?
Пристально смотрит и медленно кивает.
— Это будет больно.
Снова кивает. «Да, я знаю».
— Это, конечно, здорово, что ты вроде как не против. Но…Сука! Как мне это сделать-то?!
Решаю сделать это пинцетом. Быстро приношу нужные инструменты из ванной: бинты, спирт, маленький пинцет и широкий пластырь. Щедро поливаю спиртом дамские щипчики.
— Тебе нужно обезболивающее, иначе ты можешь умереть от болевого шока! — говорю, поднеся пинцет совсем близко к зияющей ране. Она кровавым глазом словно издевается надо мной.
Качает головой, затем медленно поднимает руку и проводит большим пальцем по моей щеке. Прилив нежнейших чувств затопил меня, а на глазах проступили слезы. Затем кивает на пинцет в руках: «Давай, делай».
— Ладно, прости, мой хороший, но будет больно. Но ты же прекрасно знаешь, что делать. Поэтому — терпи.
Делаю короткий выдох и аккуратно погружаю пинцет в дырку. Из-за бесконечных потоков крови практически ничего не видно. Пытаюсь прочувствовать, упираются ли кончики во что-то.
Все напрасно. Ничего не получается. Как я не пытаюсь, я не могу нащупать пулю в его теле.
— Сука! — в порыве злости на свою беспомощность отбрасываю пинцет в далекий угол комнаты. — Ладно, ладно! Сейчас, просто потерпи, хорошо?
Кивает. Немой даже почти не корчится от боли. Неужели он настолько привык к ней?
Понимаю, что выход может быть только один. Осторожно засовываю палец в пулевое ранение, чувствуя его горячую кровь. Это просто омерзительно, меня буквально воротит от мысли, что я делаю.
Надо довести дело до конца, если я сейчас отступлю, то больше не осмелюсь этого сделать. Миллиметр за миллиметром палец входит все глубже, пока не натыкается на что-то твердое. Стараюсь не смотреть на перекосившее от боли лицо немого.
— Нашла! Я нашла ее!
Пытаюсь просунуть палец сбоку от пули и подцепить. Целую вечность спустя, она внезапно поддается. У меня получилось!
Медленно вывожу ее из тела немого. Скользкая от крови она тут же выскакивает из пальцев, глухо брякнувшись об пол. Наспех вытираю окровавленную ладонь об полотенце и позволяю себе выдохнуть.
И снова медный запах крови и сладкого цитруса заполнили собой все пространство.
Немой медленно кивает мне. «Молодец».
— Теперь мне надо зашить рану? — пулю-то я вытащила, а что делать с зияющей пастью дыры? — Господи, как мне зашить-то ее?
Он медленно качает головой. «Оставь так».
— Хочешь сказать, она зарастет так же быстро, как и от ножа? — только сейчас я понимаю, что нервное напряжение уходит, ведь я смога, я справилась. — Слушай, я видела где-то или читала… В общем, неважно. Надо в пулевое отверстие засунуть женский тампон! Я сейчас, быстро!
Я уже почти подорвалась за женскими принадлежностями, но немой не резко, но достаточно быстро поднял руку в останавливающем жесте.
— Сама зарастет, верно?
Кивает.
— Да кто же ты такой, твою мать? Это же ненормально! — выкрикиваю в его черные глаза, словно он может ответить. — Раны так быстро не зарастают! Не зарастают! Это невозможно! Это против природы! Что ты за человек вообще такой?
Вместо ответа немой лишь закрывает глаза и откидывается на подушку.
— Ладно, это твое дело, в конце концов. А мне радоваться следовало бы, что все так быстро заживает, ведь хирург из меня так себе. Надо это безобразие хотя бы заклеить, — отматываю длинную полоску бинта и складываю в несколько раз, приклеивая по краям широким пластырем. Надо вокруг него обернуть и стянуть посильнее, раз зашить не позволил. Иначе рваные края раны еще долго не дадут ей зажить.