Темный огонь

— Ну да, — понимающе кивнул он. — Судебные дела на религиозной почве с каждым годом обретают все больший размах и ожесточенность. Как вы, должно быть, понимаете, я никому не рассказываю о своем прошлом. Веду себя как мышка: тихо и скромно. Дабы не бросаться никому в глаза. Как говорится, хочешь остаться цел — не высовывайся.

— От некоторых из этих дел я просто теряю всяческое терпение. Подчас мне кажется, что, кроме веры в Христа, все остальное не имеет никакого значения. И являет собой не более чем хитросплетения пустых и ничего не значащих слов.

Он криво ухмыльнулся.

— Когда-то вы совсем не так рассуждали.

— Верно. Подчас случалось, что меня даже покидала истинная вера и я считал человека грешным и падшим созданием. — Я слегка усмехнулся. — И это убеждение было тем единственным, во что я мог искренне верить.

Я достал из кармана мятую пасквильную листовку и положил ее на стол.

— Взгляните. Дядя этой девушки был некогда моим подзащитным. Теперь он хочет, чтобы я помог его племяннице. Суд состоится в субботу. Вот почему мне пришлось прийти к вам раньше. В девять у меня назначена с ним встреча в Ньюгейте.

Я рассказал о состоявшемся накануне разговоре с Джозефом. Строго говоря, мне полагалось хранить его в тайне, но я знал, что на Гая можно положиться: он не расскажет о нем ни одной живой душе.

— Она совсем ничего не говорит? — почесывая подбородок, переспросил он, когда я закончил свою речь.

— Ни единого слова, — подтвердил я. — Думаете, она сильно испугалась, когда узнала, что ее подвергнут пыткам? Не тут-то было. Это заставляет меня подозревать, что у нее не все в порядке с рассудком. — Я бросил на Гая серьезный взгляд. — Ее дядюшка опасается одержимости.

Гай склонил набок голову.

— Слишком просто приписать человеку одержимость. Подчас меня одолевают сомнения, был ли человек, из которого наш Господь изгнал беса, на самом деле одержимым. Или всего лишь беднягой-лунатиком.

Я вновь посмотрел на собеседника долгим взглядом.

— Но в Библии довольно ясно сказано, что он был одержим.

— Да, сегодня мы должны безоговорочно верить во все, что написано в Библии, и только в ней. Более того, в ее переводной версии, которую нам предоставил сэр Ковердейл.

Гай усмехнулся. Потом его лицо внезапно стало серьезным, и он начал ходить по комнате взад-вперед, подметая подолом чисто вымытый пол.

— Нельзя считать ее сумасшедшей, — наконец произнес он. — По крайней мере, пока. У человека может быть много причин хранить молчание. Прежде всего, из-за стыда или страха быть разоблаченным. Или ради защиты кого-то еще.

— Или потому, что никто не заботится узнать, что на самом деле с ним произошло.

— Да. Это ужасно. В таком состоянии человек способен на самоубийство.

— Каковы бы ни были у нее причины молчать, мне придется убедить ее в необходимости дать показания. Раз уж я взялся спасать ее жизнь. Пытка прессом влечет за собой жуткую смерть. — Я встал, собираясь уходить. — О, дорогой друг. Как только меня угораздило впутаться в эту ужасную историю? Большинство моих коллег вообще не связываются с подобными преступлениями. Даже близко к ним не подходят. И даже не разрешают осужденным подавать протест. Помнится, однажды я посоветовал сделать это одному из них. Но мне, поверьте, этот поступок не доставил ни малейшего удовлетворения. Терпеть не могу, когда среди присяжных витает дух смерти. Когда знаешь, что через несколько дней кони покатят тележки в Тайборн.

— Так или иначе, но тележки все равно покатятся в Тайборн. И если в вашей власти сделать так, чтобы в одной из них место пустовало…

Я кисло улыбнулся.

— Вы по-прежнему верите в спасение праведностью.

— Разве мы все не верим в праведность милосердия?

— Да, но только тогда, когда на него хватает сил. Мне пора в Ньюгейт. — У меня есть для вас одно зелье, — сказал Гай. — Оно хорошо поднимает настроение. Уменьшает количество черной желчи в животе.

— Нет, спасибо, Гай. — Я поднял руку. — Настроение у меня отнюдь не унылое, поэтому я лучше останусь в том состоянии, которое мне даровал Господь.

— Дело ваше. — Он протянул руку. — Я буду за вас молиться.

— Под вашим большим испанским крестом? Вы по-прежнему держите его в спальне?

— Это наш старый семейный крест.

— Берегитесь констебля. Хотя ныне участились аресты евангелистов, это не значит, что правительство стало смотреть сквозь пальцы на католиков.

— Констебль с некоторых пор стал со мной весьма дружен. В прошлом месяце он купил воды у разносчика, а через час еле доплелся до моей лавки с дикими болями в животе.

— Он пил эту воду? Некипяченую? Каждый дурак знает, что в ней столько грязи, что недолго отправиться на тот свет.

— Он умирал от жажды. Помните, какая стояла жара? Словом, он не на шутку отравился. Я заставил его съесть ложку горчицы, чтобы вызвать рвоту.

Я содрогнулся.

— Но почему горчицу, а не соленое пиво? Его считают лучшим рвотным средством.