Темный путь. Том второй

Ждать мне пришлось довольно долго. Я начинал терять терпение. Меня била лихорадка. Я уже прохаживался несколько раз по коридору, осматривал образки над дверями и останавливался перед заветною дверью.

— «Постучать или просто войти?.. Обрадуется или нет?.. Испугается… Что же они не идут?.. Поганые монастырские черепахи!.. Я наконец и скандал учиню».

В это время из глубины коридора вышла мать Агапия и с ней еще две монахини.

Тихо и робко они подошли ко мне и остановились молча, как раз перед дверью кельи Лены.

— Что же, — спросил я, — можно видеть?

И я уже протянул руку к двери.

— Да ее тут нетути, — проговорила торопливо мать Агапия и прислонила к двери руку.

— Где же она?..

— А в церкви уж.

— Молится?

Она ничего не ответила и пристально посмотрела на меня.

XVI

— Что же? Пойдемте в церковь. Ведь можно в церковь-то войти?

— Вот, — сказала она, указывая на рядом стоящую монахиню. — Сестра-сторожиха с ключом.

И «сестра-сторожиха», маленькая, худенькая, вся сморщенная и бледная монахиня, показала мне ключи, как бы в удостоверение, что она действительно «сестра-сторожиха».

— Зачем же церковь-то заперта? — спросил я. Но все три монахини, молча переглянувшись между собою, пошли по коридору. И я пошел за ними.

Вдруг «мать Агапия» быстро обернулась и спросила меня:

— Вы зачем же вдруг так приехали?..

— Я письмо получил… от сестры.

— Она вас звала?.. Проститься, что ль, хотела?

— Как проститься?.. Разве она уж уехала?

— Уехала! Х-м! — проворчала басом третья сестра, низенькая и толстая — точно черная глыба.

— Она ведь болела… Сильно болела… — начала мать Агапия. — Все ей плоше и плоше было. Целую зиму изнемогала… А тут, значит… к весне-то… Начала в путь собираться… в Польшу…

И она вдруг замолчала.

— Что же?.. — спросил я.

Но тут все три монахини остановились. Мы вышли уже на двор, а «сестра-сторожиха» как-то грустно покачала головой и тихо прошептала:

— Ах ты, болезный, болезный! Ницого-то не знаш, не ведаш. Горе како!

Ужасная догадка вдруг представилась мне так ясно, и сердце мучительно сжалось.

— Что же она?.. Умерла!.. — вскричал я, и голос у меня ослабел и оборвался.

— Вцера… в 10 цасов ноци преставилась… — тихо и внушительно проговорила мать Агапия и быстро зашагала вперед вместе с другими монахинями. Точно все они вдруг обрадовались, что тяжелое слово выговорено.

Я также пошел за ними, но в глазах темнело и голова кружилась. Я спотыкался…

Помню, я старался смотреть равнодушно кругом на тонкие голые рябины монастырского сада; на худую кошку, широко шагавшую по сугробам и лужам и отряхивающую свои лапки; на галок, сидящих целым длинным строем на длинной крыше. Я старался отвлечь мое внимание, рассеяться, но боль сердца не унималась.

Мы подошли к низенькой церкви, и «сестра-сторожиха» начала отпирать двери.

— У нас, знацит, тут другой есть ход-то — крытый, — толковала мне мать Агапия. — Да теперь там неслободно… Пройтить-то нельзя.

Я не понимал, что такое и для чего она мне толковала.

Ключ завизжал в замке, два раза щелкнул, и «сестра-сторожиха», прошептав: «Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» и перекрестясь, тихо отворила дверь.

Мы вошли под своды низенькой темной церкви. Это была та же церковь, в которой постригали мою Лену. Меня обдало морозным, могильным воздухом. Шаги мои глухо отдавались под сводами.

— У нас, знацит, — заговорила опять шепотом мать Агапия, — сестра постоянно цитает… над усопшей-то… да теперь отлуцилась в трапезу… Мы, знацит, церковь-то и заперли.

Я опять не понял ее толкования и смотрел на катафалк, стоявший посреди церкви, и на нем простой, деревянный, такой маленький, казалось мне, гробик.

Мы подошли к нему. На миг легкий туман застлал мне глаза. Я упал на колени и припал к полу. Я не чувствовал холода каменных, промерзлых плит, хотел молиться — и не мог. Я только повторял мысленно в глубине моего сердца, повторял одно и то же.

— Прости, молодая жизнь! Прости, дорогая душа! — А сердце было сдавлено холодными тисками. Я чувствовал, что задыхаюсь, и быстро приподнял голову.

На миг мгновенно мелькнули передо мной серые стены церкви, почернелые образа, огоньки свечей — и туманный свет в маленькие слюдяные окна, на которых еще лежал местами снег. Черная ворона пролетала мимо окон, и вдруг мне вспомнилось, как мы сидели с Леной, зимой, на крепостной стене, кругом лежал снег, и мимо нас пролетали черные вороны… Горло сжали слезы, я зарыдал и начал биться о холодные плиты…

— Не воротишь! Не воротишь! — думал я. — Неизменное, роковое свершилось… «Отовсюду же отбеже печаль и воздыхание».

Я поднялся, встал с колен и взглянул на ее бледное, исхудалое, восковое лицо. Она улыбалась, так тихо, покойно, точно во сне.

Вошла читальщица, подошла к аналою — и начала читать, мерным, гнусливым голосом.

Я нагнулся к телу дорогой моей. Тихо поцеловал ее холодный лобик… Слезы застилали мне глаза. Еще раз поклонился я в землю перед милым прахом, быстро поднялся, перекрестился и не помню как вышел вон из церкви. Слезы душили меня.