Темный путь. Том второй

Я не сказал о ней ни Павлу Михайловичу, ни Анне Николаевне, только постоянно думал, что и они понимают, для чего я еду в Петербург.

Я сказал, что еду завтра же и все с полною готовностью, торопливо начали собирать меня. Анна Николаевна напекла мне пирогов, пирожков и лепешек, хотя я уверял и доказывал, что это лишнее, что всего этого я не съем до Нижнего, а в Нижнем пересяду на железную дорогу.

Когда меня совсем снарядили, Анна Николаевна отвела меня в залу, в угол, и прошептала со слезами на глазах:

— Родной мой! Отыщите вы их там… Передайте ей вот… это благословение ее покойной крестной матери… — И она передала мне маленький образок в фланелевом мешочке. — И если она нуждается там… то вот ей из моих сбережений… передайте 300 рублей… Да хранит ее там Господь!.. Строчку бы мне… Одну строчку!.. — Но тут она расплакалась в отошла от меня.

Когда я стал прощаться с Павлом Михайловичем, то он обнял меня и прошептал:

— Голубчик! Я ничего не говорил вам, но вы… и так понимаете и сочувствуете горю отца… Если возможно отыскать их там… вразумить, наставить… Вы сделаете святое, доброе дело.

И он взял мою правую руку обеими руками, крепко стиснул ее и пристально посмотрел на меня. Из его глаз катились слезы, и нижняя губа дрожала.

Когда я уже садился в тарантас, то прибежала Бетти, простилась и подала мне маленькую записку…

— Это передайте, пожалуйста, Жени! — прошептала она со слезами.

В записке было всего несколько строк, написанных детским, несложившимся почерком:

«Милая Жени. Мне ужасно скучно без тебя, и мама каждое утро сильно плачет и тоже скучает. Все у нас в доме ходят невеселые, а няня заставляет меня каждое утро молиться о тебе. Маклай у нас пропадал целых три дня. Когда ты вернешься, милая Жени, то привези мне путешествие Гулливера. Это очень хорошая книга… Твоя Б.».

Когда я отъехал версты две или три, то Павел Михайлович догнал меня на беговых дрожках.

— Я провожу вас, дорогой мой, до Шептунихи.

И всю дорогу мы толковали с ним об нашем общем «кружковом» деле.

XIX

Я остановился на самое короткое время в Москве, чтобы повидаться с некоторыми членами нашего кружка, и затем проехал в Петербург.

В тот же день я обратился к помощи адресного стола, но в адресном столе ни Александра Павловича, ни Евгении Павловны Самбуновой не оказалось. Я тогда еще не знал, что можно жить в столице под псевдонимом или с фальшивым паспортом.

Я обратился к своим знакомым, расспрашивал, разузнавал, но все было напрасно. Один мой старый товарищ, Федор Засольев, страшный забулдыга и гуляка, рассказал мне многое, чего мы еще не знали в провинции.

— У нас, братец, теперь формируются общины, фаланстеры, — говорит он, — ты знаешь, что общая ассоциированная работа дает больше и лучше результат. Притом и жизнь сообща, общими издержками обходится гораздо дешевле и дает более выгод. Это несомненно… Хочешь, я тебя введу в нашу фаланстеру?

Я согласился, и мы в тот же вечер отправились на Екатерининский канал, около Большой Мастерской, в дом, который потом, кажется, сгорел. Во всяком случае, я забыл не только номер его, но даже его наружность. Помню, что мы вошли в довольно большую комнату или залу в четвертом этаже. В маленькой передней было навешано много пальто и накидок. В зале было душно и сильно накурено, несмотря на отворенные настежь окна. В ней было человек тридцать или сорок, большею частью молодежи, юнцов безусых и безбородых, были офицеры и человека три или четыре студентов-медиков. Было довольно много женщин, большею частью молодых, но некрасивых. Между ними делали исключение две дамы, уже не первой молодости, но весьма красивые, в особенности одна. Обе они лежали, или, правильнее, валялись, на широком диване-оттоманке, который стоял тут же, в углу.

— Кто ж это? — спросил я Засольева.

— Это не членши нашей фаланстеры, а лица, вполне искренно преданные нашему делу. Эта справа — Т. (и он назвал одну из известных аристократических фамилий. Муж этой дамы занимал очень видный пост в служебной иерархии). А другая — всему свету известная Толикузина — вольнолюбивая душа, гарибальдийка, сделавшая также много для нашего дела в качестве комиссионерки. Ты, вероятно, слышал ее фамилию, — впрочем, я и забыл, что у ней много фамилий. Она и Толикузина, и Неверова, и Жакодёрова, и Гусина и Глазецапова… Надо прибавлять только ко всякой фамилии ci-devant[35], что и будет вроде Du-devant[36].

Я с удивлением посмотрел на него.

— Разве ты теперь против свободной любви? — спросил я его шепотом.

— Н-нет… — сказал он. — Нисколько. Я ее уважаю… Но когда с одним матримональничают, а другого в то же время надувают, а к третьему бегают по ночам и уверяют, что в сердце только он один… Вот это я не одобряю и ненавижу… Фальшивая кошачья душа! Надувальщица!..