Темный путь. Том второй

— Евгения Самбунова? — спросила она. — Так ведь имя твоей дульцинеи?

— Совсем не дульцинеи, а просто… доброй знакомой.

— Ну! Вот-вот, твоя «добрая» знакомая живет под именем Марии Крюковой, — а где именно живет и с кем живет — этого я теперь сказать тебе не могу… а завтра — да! Завтра… я это узнаю.

И она опустила листки в карман юбки и быстро близко, очень близко подсела ко мне на мягкий диванчик. Притом я заметил, что от нее сильно пахло какими-то крепкими духами.

— Ну! — заговорила она шепотом, наклонясь ко мне. — Покажи мне теперь ее карточку… Я же тебе сказала ее имя и скажу адрес ее, а ты теперь покажи мне ее карточку…

— Да у меня нет никакой карточки.

— Ну это вздор!.. Не может быть… Если ты будешь скрываться от меня… то и я тебе ничего не скажу и не покажу…

— Да, право же, нет у меня никакой карточки.

— Не верю! Покажи же твой портфель, портсигар или записную книжечку… Ну, где ты носишь ее карточку…

И не дожидаясь ответа, она своей маленькой рукой быстро скользнула в боковой карман моего сюртука и так же быстро, ловко, моментально вытащила оттуда портфель, вскочила с дивана и, спрятав руки за спину, захохотала и запрыгала.

XXII

— Что?! Что?! Теперь ты в моей власти… И я могу узнать все твои тайны… и святые секреты.

— Никаких у меня тайн и святых секретов нет, — сказал я покойно, досадуя на свою оплошность. — Я постоянно держусь и проповедую то правило, чтобы между людьми не было секретов… Не должно быть секретов…

Она не слушала меня и рылась в портфеле.

— А это что за письмо?.. Можно прочесть?..

Я пожал плечами.

— Читай что хочешь… Я тебе говорю, что у меня нет секретов.

Она развернула письмо Лены и с неимоверной быстротой пробежала его.

— Ну! Это твоя святая… — сказала она, складывая его. — А это что такое? — И она вытащила какой-то счет и также пробежала его.

Осмотрев портфель, она сделала недовольную мину и раскрыла второе отделение. В нем лежали деньги. Она пересчитала их.

— Пятьсот восемьдесят три?.. Это все?! И ты с этим вернешься домой?..

— Если не истрачу здесь, то вернусь.

— А если истратишь?..

— То выпишу еще.

Она посмотрела на меня пристально и подсела ко мне.

— Послушай!.. Ты должен… пожертвовать… нам…

— На что?! На ваши планы и замыслы?! Я им не сочувствую.

И вдруг, неожиданно для нее, я быстро выхватил у нее из рук деньги и портфель, спрятал в карман и застегнул сюртук. У нее в руках осталась только одна трехрублевка.

— Как это мило и любезно! — проговорила она и спрятала трехрублевку к себе в карман.

— Так же мило, — сказал я, — как и лазить по чужим карманам и рыться в чужих портфелях…

Она отодвинулась от меня и посмотрела на меня насмешливо.

— Собачатник и собственник!.. — проговорила она. — Милые, симпатичные черты!!

— Я уважаю собственность… это правда…

— Да скажи же, пожалуйста, неужели там у вас, в ваших кружках, все такие… неразвитые субъекты?

— Если ты считаешь неразвитием уважение к собственности, то да! Мы в нашем кружке все такие. Мы избегаем и презираем всякое стеснение своих ближних…

— И равнодушно смотрите, как их теснят другие… Хороши младенцы!..

— Для нас хороши.

Она пристально посмотрела на меня и опять придвинулась ко мне.

— Послушай, — зашептала она, — хочешь, я тебя буду научать и развивать… Давай жить вместе… общими трудами… матримониально…

И она припала к моему плечу. Я хотел отстраниться, но отстраниться было некуда. Я был прижат к ручке дивана. Я хотел отодвинуть ее, но рука моя невольно раздвинула плед и встретила ее голые горячие, атласистые руки и голую грудь…

— Ты меня хочешь… взять насильно?.. — прошептал я.

— Нет… Я хочу помочь тебе… быть благоразумным, — прошептала она прерывающимся голосом и вдруг вскинула обе свои ноги на мои и очутилась у меня на коленях.

Ее насмешливые, но прелестные глаза смотрели в мои глаза в упор. От всей фигуры веяло духами. Грудь тяжело, прерывисто дышала… У меня закружилась голова…

XXIII

Я вышел от нее рано утром. Был уже пятый час. Солнце только что всходило. Голова моя была тяжела, болела и кружилась, точно я угорел. Да и внутри, на душе, было скверно. Я опять готов был упрекать себя за недостаток твердости и прибегал тогда к обвинению времени, общественного шатания и разнузданности тогдашней молодежи.

«Это просто какой-то сумасшедший дом! — думал я. — Разбуженный, дикий зверь — без принципов, без понятий о долге и совести… Приносящий все в жертву будущему устройству общества… Да разве это устройство?!»

На углу Офицерской, из одного увеселительного заведения вышло три человека… Они вели друг друга под руки и распевали нецензурную песню. В середине был Засольев.

— А?! — закричал он, узнав меня… — Ранняя птичка… Поздняя гостья! Ха! Ха! Ха!..

Он оставил руки поддерживающих его спутников, подошел ко мне, шатаясь, обнял меня и, налегая на мои плечи всей тяжестью своего пьяного тела, прошептал над моим ухом:

— Я забыл тебя предупредить, душа моя, чтобы ты был осторожнее с Гесей… Это, душа моя… Тайный агент… Тайной полиции… — И он, потрепав меня по плечу, поцеловал меня. А я с отвращением отвернулся от него. Запах вина так и разил от него.