Темный путь. Том второй

Он отошел и отправился с своими спутниками, а я остался посреди панели, вытаращив глаза.

«Черт знает что такое! — подумал я. — Да, может быть, он врет спьяна».

Я плюнул и отправился домой. Войдя в мою квартирку, которая также была в меблированных комнатах на Большой Морской, я сбросил сюртук и, вынув из него, по обыкновенно, бумажник, заглянул в него, — туда, где лежали деньги. Там лежали две сторублевки и восемьдесят три рубля. Триста рублей исчезли. Вместо них лежала расписка на печатном бланке. На ней было напечатано, что центральный революционный комитет получил от господина такого-то (была вписана моя фамилия) 300 р. (сумма тоже была вписана). Внизу бланка стояла печать центрального революционного комитета. На ней были изображены два топора, положенные крестообразно, и над ними фригийская шапка.

Но что меня в особенности поразило и возмутило — это то, что исчезли два письма моей чистой Лены. Я решился в тот же день во что бы то ни стало вытребовать их от этой жидовской обманщицы и развратницы Геси. Она назначила мне прийти к ней в семь часов, и без четверти в семь я уже был в Горсткиной улице около ее квартиры. Поднявшись наверх, в меблированные комнаты, я не нашел ее дома и снова должен был спуститься вниз и промаршировать почти полчаса около дома. Наконец она показалась со стороны Фонтанки. Она шла очень бойко и, завидев меня, еще прибавила шагу.

— Ну! Здравствуй! Матримониальный мой супруг! — сказала она, протянув ко мне руку. — Я запоздала, но немного!

Я несколько подумал, прежде чем подал мою руку. Помню, при виде ее у меня явилось то самое чувство отвращения, которое у меня было к Саре, когда я узнал, что она меня обманывает.

— Признаюсь, — сказал я, когда мы с ней поднялись на лестницу, — я не ожидал от тебя такого сюрприза.

— Какого же сюрприза?.. Никакого сюрприза нет.

— У нас называются бесчестными такие поступки… Брать без спроса из чужого бумажника деньги.

— Это, может быть, у вас… А ты скажи мне, объясни: что такое честь?.. Ведь тебе же оставили расписку в получении…

— Да!.. Но это гадко, низко — брать насильно… Когда не дают…

В это время мы вошли с ней в ее комнату.

— Послушай!.. — сказала она, сбрасывая шляпу. — Тебе эти деньги не нужны.

— Да предоставь мне судить: нужны они мне, или не нужны!

— Ты истратил бы их на разные пустяки, а теперь они пойдут на доброе дело…

— На злое, а не на доброе.

— Ну, хоть бы на злое… которое принесет добро… Я предлагала же тебе… добровольно пожертвовать… Ты ведь отказался…

— Бог с ними, с деньгами, — сказал я, — и пусть вместе с ними провалится вся ваша мошенническая клика… Ты мне письма отдай!.. Как ты смела взять чужие письма… которые для меня очень, очень дороги!.. Подай их сейчас же!.. Где они у тебя?.. Я требую!.. Отдай их сейчас!..

Я чувствовал, как кровь приливала мне к груди и начинала душить меня.

— А если я не брала их?.. — сказала она, слегка побледнев, и злобный огонек свернул в ее глазах.

— Это ложь!.. — закричал я. — Они не могли исчезнуть… Ты взяла деньги… Ты же взяла и письма.

И я, не помня себя, схватил ее за руку и стиснул ее, так что кости ее затрещали.

— Ай! Вай!.. — завизжала она. — Ты мне руку сломал!.. — И она быстро и ловко, как угорь, выдернула свою ручку из моей руки и замахала ей. — Мужлан, помещик, собачатник!.. Легальник! Пошляк безмозглый!..

Я немного опомнился, подошел к двери, запер ее и, выдернув дрожащими руками из замка ее ключ, сунул его в карман. Потом опустился на диван и тяжело вздохнул.

— Ты не выйдешь отсюда прежде, — сказал я, — чем отдашь письма.

Она посмотрела на меня пристально, продолжая махать рукой. На ее лице была неизобразимая смесь презрения, насмешки и лукавства.

Она вышла за перегородку, умыла руки, потом, выйдя ко мне и прямо, насмешливо смотря на меня своими блестящими глазами, начала медленно расстегивать и расшнуровывать свой лиф. Расстегнув его, она сбросила платье и положила его бережно на стул. Потом передернула плечами, с которых сползала рубашка, и тихо, не торопясь, вынула из своей полосатой юбки маленький портфельчик, раскрыла его и, достав оттуда какую-то фотографическую карточку и письма Лены, протянула их ко мне. Наверху лежала карточка. Я взглянул на нее, и кровь бросилась мне в голову. Это был портрет Жени.

— На! Мужлан, — прошептала она, — и казнись!.. Без твоих дурацких писем я не получила бы этой карточки… Мне нужно было увериться, что это ты… удостоверить твою личность, а эта карточка, вероятно, дороже тебе во сто крат твоей… матримониальной супруги.

Я был так поражен этими объяснениями и ее великодушным поступком, что быстро вскочил с дивана, обнял ее и горячо поцеловал, хотя она и сопротивлялась этой ласке.

Я всматривался в карточку Жени. Она почти не переменилась. Только взгляд ее стал как-то задумчивее и угрюмее и все роскошные волосы ее были обстрижены.

— Что? — спросила Геся. — Хороша?! Лучше меня?.. Ты очень ее любишь?.. Собачатник!

— Столько же, сколько и тебя… и всех людей. — И я снова обнял ее, прижал к груди, и жар крови и запах одуряющих духов снова обхватили меня…

XXIV