Тэмуджин. Книга 2

Тем же, которые в последние годы примыкали к тайчиутам и участвовали в зимнем набеге, – в основном это были ближние борджигинские рода – хоть они и были озлоблены на Таргудая за все невзгоды, деваться было некуда и они бежали вслед за ним, а некоторые и раньше его, в низовья Онона – на Боржу, Агу и дальше на Шэлгэ. И там они все, в тесноте и столкновениях между собой – в основном из-за пастбищ для своих стад и табунов – пережидали смутное время.

Общая опасность, все же, заставила их объединить свои силы. Где-то выше Аги по обеим сторонам Онона был поставлен крупный заслон врагу из трех с половиной тумэнов. Сначала там встали тысячи бывшего войска Есугея – после того, как они выручили тайчиутов и прогнали онгутов с генигесами, они простояли в том месте несколько суток и потом отошли по реке на северо-восток. Через несколько дней тайчиуты, наконец, собрали свои войска, рассеянные по степи с табунами и добавили к ним свой тумэн. После этого начали выделять свои отряды и другие рода. Кроме этого заслона еще столько же воинов было при куренях и табунах; шли слухи, будто новое нападение готовят на них восточные татары.

Первый летний месяц прошел в нерешительном ожидании с обеих сторон между пришельцами и борджигинами. Пришельцы, насчитывавшие вместе около пяти тумэнов, расставили свои силы широким кругом между реками Баян и Шуус. Отсюда они крупными силами делали набеги вокруг по степи, набрав огромную добычу из награбленного и собранного из того, что бросили в спешке бежавшие в низовья Онона борджигинские рода. Захваченные табуны пришельцы не трогали, пасли их рядом со станами своих отрядов, а для пропитания облавили дзэрэнов, густыми косяками пасшихся в сухих степях к югу от Шууса и Баяна.

Идти всеми силами в наступление на укрепившиеся на Аге тумэны монголов пришельцы не решались: силы там скопились немалые и по всему было видно, что они будут огрызаться не хуже волков, загнанных в теснину.

А в начале второго летнего месяца вдруг спешно снялись и ушли с Онона и Керулена чжурчжени – до этого к ним приходили гонцы с юга – видно, появилась нужда в других местах их обширных владений. С дальних холмов монголы видели, как они, уходя, гнали перед собой многотысячные табуны отборных коней и коров. Скакавшие за табунами всадники изгоняли из бегущих косяков обессилевших жеребят и лончаков, телят, безжалостно отрывая от них маток, порывающихся к ним, плетями угоняя их дальше. К оставшимся в степи одиноким детенышам из-за оврагов и увалов спешили конные и пешие монголы, уводили к своим куреням и айлам.

После чжурчженей так же спешно ушли татары и онгуты – одни на восток, другие на юго-запад – и каждый гнал перед собой свою долю добычи.

И тут-то, когда ушли чужеземцы, наконец, началась настоящая вражда между родами племени монголов. Те улусы, которые вместе с тайчиутами укрывались в низовьях Онона, хлынули оттуда обратно и с ходу стали захватывать чужие земли, оставленные другими родами на осень и зиму. Отступавшие вместе с тайчиутами рода вдруг уверились в том, что теперь они вправе наказывать тех, которые остались на месте. Начались захваты стад и табунов, избиения и убийства людей в степи.

На озере Цагаан в верховьях Шууса в середине молочного месяца произошла первая крупная стычка между тайчиутами и джадаранами, прославившаяся после как Цагаанская битва. Один из мелких борджигинских нойонов со своими людьми попытался занять урочище по левому берегу реки, но встретил решительный отпор от стоявшего там куреня. Тут же, наспех собравшись, сошлись в степи по полтысяче всадников с обеих сторон. Сражение было не такое большое по числу воинов, но бились монголы между собой жестоко и беспощадно, во много раз злее, чем недавно с чужеземцами. Разошлись с немалыми потерями с обеих сторон, проклиная друг друга, обвиняя во всех грехах и давая клятвы отныне мстить своим обидчикам до полного искоренения.

Старейшины пытались образумить молодых нойонов, пытались принудить их к общим переговорам, но те уже никого не слушали. Нойоны укрепляли свои курени, прощупывали связи между собой и заключали договора – одни против других, давали друг другу обещания, но уже никто никому до конца не верил.

Положение Таргудая теперь снова укрепилось и даже, казалось, стало прочнее, чем в прежнее мирное время: больше не к кому было прислониться борджигинским родам в это смутное время, когда стало опасно жить самим по себе. Не было времени выбирать между собой другого вождя, а у Таргудая было какое-никакое, а устоявшееся, привычное для слуха имя. И теперь в тайчиутскую ставку снова стали приезжать не только ближние, но и такие дальние, норовистые и гордые раньше бугунодские и бэлгунодские нойоны, да и другие, которые раньше неохотно признавали Таргудая за вожака в племени.