Тэмуджин. Книга 3

– Слава западным богам, заживем по-старому, спокойно, – переводя дух, говорили люди. – Наконец-то, как будто, все стихло.

– Разобрались, кто старший, кто младший, кому где сидеть.

– Конец смутам.

– А вы знаете, кого надо за это благодарить? – знающие не упускали случая показать свою осведомленность. – Двенадцатилетнего парня, сироту, которого в позапрошлом году, перед самой зимой, сородичи бросили на съедение волкам и разбойникам.

– А кто это? – изумленно расспрашивали люди. – Что это за парень такой?

– Сын борджигинского Есугея. Это он привел сюда кереитского хана, отцовского анду, чтобы тот приструнил наших нойонов.

– А этому парню что за дело до наших смут?

– Он анда нашего Джамухи.

– Вон оно что… Видно, хороший будет нойон.

– А что, этот парень шаман или дархан, что он такой умный? – спрашивали любопытные. – А как его зовут?

– Неведомо, шаман или дархан, но ясно, что он и в эти свои годы умом и душой будет повыше наших нойонов – такое благо народу принес. Зовут его Тэмуджин.

– Ну, слава ему и его роду. Если у наших нойонов у самих ума нет, то пусть хоть друзья умные будут.

– Тэмуджин, говорите? Надо запомнить. Еще одна такая смута и, может быть, придется к нему бежать.

– Истинное слово…

XL

С рассвета на южной стороне куреня на ровных, пологих склонах холмов были выстроены джадаранские войска. Девять тысяч всадников Хара Хадана и одиннадцать тысяч – братьев покойного неподвижно темнели потысячно в ряд.

Солнце только что оторвалось от гребня восточного холма, когда от куреня к выстроенным тумэнам двинулась пестрая толпа всадников. Впереди выделялись хан со своей свитой. Кереитские нойоны и ханские нукеры в ярких желтых и красных накидках поверх доспехов, покрывающих крупы их коней, в позолоченных сартаульских шлемах, на отборных, лоснящихся вычищенной, блестящей на солнце шерстью конях, резко выделялись в общей толпе. Рядом с ними керуленские нойоны выглядели серо, тускло. На них и лосиные дэгэлы, обшитые синим шелком, и кожаные шлемы с железными пластинами были попроще, а кони, хоть и в посеребренной сбруе, выглядели диковато, не были так ровно подстрижены и почищены, как у кереитских меринов. С густыми гривами до колен, с облезлыми пятнами линялой весенней шерсти на боках, полуобъезженные монгольские жеребцы по-волчьи скалили зубы, храпели, злобно косясь на ухоженных кереитских коней.

В толпе среди нойонов ехали шаманы и многие старейшины от лучших семейств джадаранского улуса. Позади плелся простой народ, харачу – где-то сбившись кучками, а где и разбредаясь овечьим стадом, – все еще тянулся из-за крайних юрт куреня.

Джамуха и Тэмуджин ехали по правую руку Тогорила. Тэмуджин, уступив анде место рядом с ханом, искоса посматривал на него, сдерживая улыбку, тихо радуясь за него. Думал он и о себе, ощущая приятное чувство гордости и удовлетворения:

«В этом ведь и моя заслуга, никто иной как я призвал хана на помощь… – и, глядя на выстроенные впереди, на склонах холмов, темные колонны джадаранских войск, на огромную движущуюся толпу вокруг, и все еще не до конца веря себе, он как-то по-новому взглянул на себя. – Вот и я как будто бы стал участвовать в жизни племени, прилагать руку к ее ходу. Ведь на самом деле я один заварил все это дело (да неужели это все я один сотворил?!.. Ну, а кто же больше?), по моей воле сейчас курултай этого крупнейшего на юге рода избирает своим вождем Джамуху… Разве каких-то два года назад, при жизни отца, для меня такое было мыслимо?.. Тогда казалось, что только большие люди, взрослые, умудренные жизнью нойоны, могут давать ход таким большим событиям, решать судьбы родов и всего племени. А сейчас и я сделал свой ход, и немалый… Вот как свершаются большие дела…».

Чувство своего могущества, значительности и способности к большим делам приятно согревало ему сердце, и он долго еще носил в себе ощущение силы, причастности к избранным, поворачивающим жизнь в племени, зачинающим великие события в степи.

Джамуха, несмотря на теплое утро одетый в пышную лисью шубу (Тэмуджин, глядя на него, догадался, к чему это: чтобы издали для своих воинов казаться крепким, дородным, чтобы не бросалась в глаза его мальчишеская худоба) и высокую соболью шапку, молчал, восседая на высоком белом жеребце, с нерешительной задумчивостью смотрел на приближающиеся колонны родового войска. Следом за ним ехал его ближний нукер, тот самый юноша, который приезжал в стойбище Тэмуджина с вестью от Джамухи, и держал его знамя – старое длинное копье с пышно расчесанным черным хвостом.