Тэмуджин. Книга 4

Он помедлил, оглядывая зверей, затем резко поднял лук, натянул тетиву и, наскоро прицелившись, отпустил. Стрела с упругим шорохом унеслась вдаль, и огромный лось-самец, стоявший с высоко поднятой головой в окружении других таких же лосей, как подкошенный рухнул на снег.

Далеко по рядам загонщиков прокатился восторженный крик.

– Джамуха-мэргэ-эн!!

– Хура-ай!! – доносилось с обеих сторон.

– Вот это истинная стрельба! – заискивающе глядя на Джамуху, приговаривал Даритай. – Слышал я, что Джамуха-зээ стреляет хорошо, а теперь и своими глазами увидел.

В это время со стороны киятского крыла к толпе нойонов приблизились трое всадников. Приняв их за каких-то посыльных или нукеров, нойоны поначалу не обратили на них внимания. Джамуха уже вынул вторую стрелу и приложил к тетиве, выбирая новую цель, когда всадники подъехали, и тут все увидели, что один из них – шаман Кокэчу. Двое других тоже были шаманы (Тэмуджин узнал их: они были из тех, что находились в киятском крыле, к которым Асалху посылал расспросить о Кокэчу, а те ответили, что ничего не знают).

Нойоны смотрели на прибывших, выжидая, что они скажут.

Кокэчу проехал к середине толпы, пристально посмотрел на Джамуху и остальных.

– Выслушайте меня и объявите своим воинам. Духи предков запрещают трогать больше половины стоящих здесь зверей. Остальных вы должны отпустить.

– Почему это? – возмущенно расширил глаза Бури Бухэ. – Чем мы провинились перед ними? Разве мало приносили жертвы?

Его поддержали некоторые нойоны и нукеры.

– Если мало, то восполним, – с готовностью говорил второй дядя Джамухи. – Вы нам только скажите, и вина покрепче выгоним, и все, что потребуется, отдадим…

– Если попалась в руки такая добыча, – недоумевающе пожимал плечами Даритай, – почему мы должны от нее отказаться?

– С таким трудом мы их выгнали… – вторили нукеры.

– Люди погибли.

– Ко мне скоро уйгурский купец приедет, – говорил другой дядя Джамухи. – Я обещал ему пятьсот оленьих шкур.

Кокэчу с неприязнью оглядел нойонов, сказал:

– Не нужно от вас ни вина, ни других подношений. И не в том дело, провинились вы или нет, а в том, что слишком много зверей к вам на этот раз попало. А вы не должны забывать древний завет: идти на охоту только тогда, когда голодны. А у вас уже сейчас добыто столько, что никакой голод вам не грозит. И вам разрешают взять еще. Если каждый воин выпустит по одной стреле, вместе с тем, что уже взяли, вам хватит на эту зиму. Зариться на большее – грех. – Он презрительно скривил губы. – Слишком уж жадные вы, готовы уничтожить все, что покажется перед глазами, потому предки и останавливают вас – для вашего же блага.

Нойоны, подавленно потупив взгляды, умолкли. Тут выступили вперед старейшины, киятские и джадаранские. Сарахай, сняв шапку, вошел в круг и оглядел нойонов.

– Только глупцы могут не понимать того, почему от нас это требуют: надо оставлять и на будущее. Не оставим зверей на приплод, тогда что нашим потомкам останется? Вы что, враги своим внукам и правнукам, не желаете им добра и изобилия? А вот что еще хуже: жадность разъедает душу человека. Это червь, который сидит внутри каждого, и если его перекормить, он непомерно вырастает, захватывает разум, и человек становится его рабом. Потому лучше не потакать этому зверю, держать его на привязи.

Говорили и другие старейшины, припоминая древние слова и поговорки, напоминали о том, что и звери, и люди живут на одной земле, под одним небом, что все люди произошли от зверей, и каждый род человечий имеет своим предком какого-нибудь зверя, а то и птицу или рыбу, и потому великий грех убивать их без большой надобности.

Долго увещевали старейшины нойонов, и те, поначалу возмутившиеся неожиданной вестью, понемногу остыли, соглашаясь с ними.

Наконец Джамуха, задумчиво сгорбившийся было в седле, слушая старейшин, встряхнулся, решительно сказал:

– Что ж, выпустим по одной стреле и на этом завершим охоту.

Тэмуджин, внимательно посматривавший на нойонов, изумленно подумал: «В какую-то пору и до них доходит разумное слово».

Часть третья

I

Отгремела облавная охота, и курени монголов, занесенные снегом, обдутые ветрами, притихли.

Со второго дня месяца хуса[15] начались большие бураны. По-волчьи завыла в степи вьюга, сдувая, вздымая с холмов тучи снега, заметая овраги и ложбины. Там, где еще недавно между куренями петляли протоптанные в снегу дороги, теперь залегли глубокие сугробы. Редкие путники, пробредая по ним верхом, намечали новые тропы, но скоро ветра заметали их, заравнивали бесследно.

В самих куренях редко кого можно было увидеть вне жилищ: выскочив на короткое время за аргалом, за льдом, заранее навезенным от реки и сложенным кучами, или еще по какой-то нужде, люди спешили обратно в тепло, к огню очагов.

Старики говорили, что это пируют три белых западных небожителя – Гурбан Салхин тэнгэри, и что это к добру, потому что ветра выдувают из земного мира все болезни и заразы. В точности как они и предсказывали, в течение девяти дней непрерывно бушевали ветра, на десятый они утихомирились, и тут подступили настоящие крепкие холода.