Тэмуджин. Книга 4

Теперь по утрам над куренями висели сизые морозные туманы. Солнце, не грея, белело сквозь мутную пелену, как ледяной комок, окованный серебряным ожерельем. Стужа сковала воздух так, что у людей, на малое время выскочивших из юрт, он застревал в горле, не давая вздохнуть полной грудью. Все мелкое зверье в степи и в лесу зарылось по норам, куропатки и тетерева попрятались под снегом, а воробьи и синицы, по птичьей своей глупости ведущие беспечную жизнь, не имея зимнего укрытия, падали замертво и тут же покрывались инеем, утопая в снежном покрове.

Ночами яркими кострами горело небо, не обещая скорого отступления холодов. Кони и коровы бродили по заснеженным пастбищам, обросшие пухом, покрытые толстым слоем инея.

Люди сидели по юртам, пригревшись у очагов. Мужчины, пользуясь выдавшимся бездельем, отсыпались, как медведи в берлогах, набирались сил. Выспавшись и вдоволь наевшись мяса (благо было что поесть после облавной охоты), они посиживали у себя на мужской стороне, осматривали оружие, поправляли луки, перебирали стрелы, счищая с них засохшую кровь, варили рыбий клей, чтобы поменять потрепанные оперения, вытачивали новые острия из крепких лосиных и изюбриных костей, ладили седла и узды, шлеи, подпруги, вили арканы…

Лишь на охрану табунов ежедневно выходили отряды молодых воинов. Пристыв к седлам, так же покрывшись инеем, как и охраняемый ими скот, они чутко сторожили зверей, берегли родовое богатство. Согреваясь, то и дело рысили вокруг табунов, пускали в небо свистящие стрелы, отпугивая появляющиеся на гребнях холмов волчьи стаи, ночами жгли костры. Выстояв положенные сутки и сменившись, они с радостным облегчением возвращались в теплые юрты, отдыхали до следующего выхода.

От безделья, затянувшего курени, пошли, как обычно, досужие разговоры, слухи и разные толки, которые в другую пору заглушались заботами по хозяйству, войной или охотой. Заводилами здесь были одни и те же непревзойденные сплетницы, которым, как всегда, обо всех все было известно, обо всем, что творилось в каждом айле, они узнавали первыми.

На этот раз пошли разговоры о жизни в меркитском плену жены Тэмуджина – Бортэ-хатун. Рассказывали, будто Джамуха во время похода захватил какого-то меркитского воина, служившего у своих нойонов, и выпытал о ней все. Тот, мол, и выложил, что когда меркиты напали на стойбище Тэмуджина, Бортэ сама вышла к ним, а вождь их Тохто Беки, увидев ее, запал на нее сердцем и взял ее к себе. И жила она там вовсе не как пленница, а как настоящая ханша, в неге и роскоши. Да так и осталась бы в меркитском племени, рожая тамошнему нойону детей, если бы сам Тэмуджин не заявился за ней с огромным войском. Говорили, что Джамуха на своих пирах рассказывает об этом, да еще посмеивается над Тэмуджином: мол, бедняга, не знает всего, что там было, а жена закрутила ему голову.

Известие это, откуда-то вдруг появившись, разом вытеснило все остальные толки, и теперь все только об этом и говорили. Завзятые сплетницы рассказывали о пребывании Бортэ у меркитов так складно, с разными подробностями, будто видели все своими глазами. И по пословице, что если долго идти дождю, то и камень размочится, слух этот прижился в курене – многие верили молве и разговоры о том не прекращались, с каждым разом обрастая новыми домыслами и присказками.

– Сами подумайте, кем в ту пору был Тэмуджин, а кем Тохто Беки, – брызгая слюнями, доказывала одна косоглазая баба, прибежав к соседям по морозу. – Этот был нищий, по лесам скрывался, а тот целым племенем владел. Куда, думаете, умная женщина пойдет? Она же не дура…

– Да уж, жить в курене у нойона – не то что в лесу с беглым разбойником… – задумчиво кивая, соглашалась соседка.

В другой юрте собравшиеся поболтать женщины обсуждали новость, перебивая друг друга:

– Хонгиратские женщины всем известны, уж они-то умеют завлекать мужчин.

– И вправду, это всему племени известно, – охотно соглашались одни.

– А кто видел это, кто говорит-то? – сомневались другие.

– Джамуха-нойон расследовал это дело.

– Служанки слышали, как он рассказывал об этом на пиру с джелаирскими нойонами.

– Нет, с элджигинскими.

– Какая разница, пусть хоть с восточными духами.

– А что же он прямо не расскажет обо всем Тэмуджину?

– Видно, не хочет вмешиваться в чужую жизнь…

Слух стремительно расходился, как зажженная по весне сухая трава, переносясь из айла в айл, перекидываясь в другие курени.

Ближние подданные Тэмуджина, издавна жившие в главном курене и знавшие его с детства, сочувствовали ему, сокрушались за него.

– Другого такого во всей степи не найти: храбрый, умный, честный, и за что ему такое несчастье? – недоумевали они. – Только что отбился от одной беды, начал жить, а тут другая напасть…

– Беда не выбирает, хороший человек или плохой, бьет всех без разбору, – вздыхали другие.

– Да чаще в хороших людей она и метит. Вы посмотрите, кто как живет: что ни вор или такой, что куска мяса в голодный день не выпросишь, те и живут счастливо, горя не знают, а добрые люди – они больше всех страдают.