Тэмуджин. Книга 4

– Это может быть кто угодно, даже тот, на которого никогда не подумаешь. Тогорил ведь воровал табуны у нас с тобой, там, за Хилгой. Почему бы ему не попытаться нас с тобой разъединить, чтобы мы ослабли перед ним и больше от него зависели?

Джамуха застыл взглядом, задумавшись.

– Верно говоришь, может быть и так. Эх, что за люди вокруг, никому нельзя верить. – Он изумленно покачал головой. – Как можно жить среди таких людей?

– Мы их не изменим, надо как-нибудь жить с ними. Но если мы с тобой не порушим нашу дружбу, будем неразрывны, тогда мы никому не под силу.

– Ты прав, анда! Ах, как же ты прав! Да никакой мудрец с тобой не сравнится! Давай мы с тобой выпьем за нашу дружбу, потому что, верно ты сказал, нам вместе никакой враг не страшен.

– Давай выпьем.

Джамуха, воодушевленный новым оборотом дела, со стуком поставил перед собой чашки и налил, переливая через край.

– Будем отныне неразлучны! – Он высоко поднял свою чашу.

– Да, анда.

Глядя друг другу в глаза, выпили до дна.

– Надо сказать, чтобы нам приготовили еды побольше и повкуснее, – отдышавшись, сказал Джамуха. Он пошевелился было, чтобы встать. – Ты посиди, а я быстро.

– Нет, анда. – Тэмуджин остановил его за руку. – Утром хочу съездить на западную сторону. Пойду посплю, чтобы набраться сил.

– А я думал, мы с тобой посидим, поговорим. – Тот разочарованно смотрел на него. – А может, останешься, что ты там будешь делать, в степи, при таком холоде?

– Не могу, я уже передал тамошним тысячникам, что будем осматривать дозоры, они ждут меня.

– Что ты за беспокойный человек, анда, давай оставайся, – неотступно уговаривал его Джамуха. – Потом будет время, осмотрите все, а сейчас давай мы с тобой попируем, поговорим по душам. Я тебе еще девушек покажу, у меня есть, сам отбирал из меркитских пленниц. Лучшую подарю, какая будет тебе по душе.

– Нет, анда, у меня есть моя Бортэ, и люди сегодня будут ждать меня. Я пойду, анда, ты уж не сердись. – Тэмуджин обнял его за плечи, прижал к себе и поднялся.

– Ну что ж, непоседа ты, все хочешь вперед успеть. Ну, иди уж, а я тут посижу еще, подумаю один.

Тэмуджин вышел и, шагая к своей юрте, думал: «А он все такой же, не изменился. Хороший парень, но очень уж обидчивый – сколько он накопил всего за эти годы! Больше не нужно давать ему повода обижаться, и тогда, может быть, наладится все между нами, снова все будет хорошо…»

II

Бортэ еще до рассвета проводила Тэмуджина в поездку на западную сторону и осталась в большой юрте одна. Матери Оэлун нездоровилось: простыв, еще со вчерашнего дня она жаловалась на боль в горле и не выходила из своей юрты. Хоахчин вместе с рабынями в кожевенной юрте выделывала лосиные шкуры.

Бортэ вскипятила для матери Оэлун молока на топленом кабаньем жире, отнесла ей и, воспользовавшись одиночеством, принялась за выделку беличьих шкурок, во множестве навезенных с облавной охоты. Она решила к рождению ребенка сшить из них детское одеяло, чтобы было во что его заворачивать на холоде. В присутствии других, даже при матери Оэлун, она стеснялась что-то готовить для будущего ребенка, и теперь она торопилась наверстать упущенное. До родов, по ее подсчетам, оставалось не более месяца, а многое еще не было готово.

Убрав посуду, она удобно уселась перед очагом, зажгла светильники, подбросила в огонь аргала. Положив рядом с собой большой ворох перевернутых наизнанку шкурок, налила в чашку прокисшего молока и, набирая его в рот, маленькими струйками капая на шкурку, стала разминать ее руками.

Живот ее увеличился, и нагибаться ей становилось труднее. Меркитский отпрыск в ней (Бортэ даже не знала, от кого из тех мужчин она понесла) все чаще давал знать о себе, толчками напоминая ей, что пора подавать ему корма.

Бортэ с тревогой ждала того времени, когда придет пора ей рожать.

«Ребенок не от мужа! – каждый раз, словно ошпаренная, с отчаянием думала она. – Как мне пережить этот позор? Все у нас шло хорошо, жили дружно, и вдруг… За что же меня так наказали боги? Разве я перед ними так уж сильно нагрешила?»

Она мысленно перебирала всю свою жизнь с малых лет, сколько могла себя помнить, гадала, когда она могла сделать что-то неугодное богам или духам. Больших грехов, она была уверена, за ней не могло быть. С ранних лет она приучена была осторожно обращаться с водой или огнем, в ручей или реку не лезла с грязной посудой, к очагу не поворачивалась спиной, не забывала положить в огонь масла или мяса. Всегда старалась не пролить молока на землю, перед онгонами вела себя прилично…

«Забыла угостить какого-нибудь большого духа, когда нужно было? – перебирала она в памяти возможные случаи. – Или не поклонилась на святом месте? Но такого не может быть, разве что в самом раннем детстве… Найти бы какую-нибудь шаманку и расспросить обо всем подробно…»

Но шаманок поблизости не было, а у Кокэчу, который иногда приезжал к ним в гости, спрашивать было неловко…