Тэмуджин. Книга 4

– Нет! Не ври мне сейчас! – почти крикнул Джамуха, пронзая его горячим взглядом. – Ты не относишься ко мне так, как должен анда. Может быть, ты никогда и не относился ко мне по-настоящему дружески! Сейчас я так думаю, что на самом деле я никогда и не был для тебя андой.

Тэмуджин, опешив, недоуменно смотрел на него.

– Что ты говоришь! Когда это я к тебе относился плохо? Ты или опьянел от одной чаши или у тебя помутился разум.

– Не опьянел я, и разум мой не помутился. Знаю, что ты скажешь: мол, ничего плохого я не сделал, никакого повода не дал, чтобы так говорить. Верно? А ты подумай-ка хорошенько: разве ты меня считал таким же человеком, каким считаешь себя? Вспомни все, что было между нами за это время. Ты ни разу не обратился ко мне тогда, когда скрывался от Таргудая, не приехал ко мне, не подавал вести о себе, а я не знал, что с тобой, где ты находишься. Ты считал, что от меня никакой пользы не будет. А потом, когда приехал просить помощи у моего отца, чтобы забрать дочь у Дэй-Сэсэна, ты не ко мне обратился – не к своему анде, а прямо к моему отцу подошел. А я оставался в стороне, как какой-то несмышленыш, – и это твой анда! Когда меркиты украли твою жену, ты опять же сначала не ко мне обратился, а поехал в такую даль – к кереитскому хану. А ко мне уже после, да и то не сам приехал, а младших братьев прислал, будто к какому-то постороннему: мол, хочешь, иди со мной, а не хочешь, так и не надо, обойдусь без тебя…

Джамуха усмехнулся, ненавидяще глядя на него. Он с силой вытер злую слезу, стекавшую на щеку, и продолжал:

– А ведь ты, когда на тебя напали, мог приехать сначала ко мне, к своему анде, посоветоваться и вместе со мной поехать к кереитам. Но ты не так сделал. Да и там, в походе, ты больше на хана смотрел да на своего Мэнлига, а не на меня. Когда мы вернулись и пировали здесь, на берегу, все тебя расхваливали, как истинного победителя, а я опять оставался в стороне, будто был ни при чем… Как после всего этого, думаешь, я выгляжу перед народом? Как пустой, никчемный человек, которому даже отцовский улус – и тот с помощью анды достался, это ты ведь привел Тогорила сюда, ко мне на помощь. А люди все видят, все примечают! И как я должен теперь на тебя смотреть? Должен быть доволен после этого нашей дружбой?

Высказавшись, тяжело дыша, он отвернулся от него, горестно глядя в другую сторону. Тэмуджин смотрел на него, опешив, не находя слов для ответа. Первым порывом было возразить, привести свои доводы и доказать ему обратное, но его что-то остановило. Оставив желание спорить, он опустил взгляд, задумался.

Джамуха тем временем схватил тяжелый кувшин, налил себе и выпил разом, гулко проглатывая крепкую арзу.

«Вот что он носил в себе все это время, а ведь прежде ни разу об этом и словом не обмолвился, – изумленно размышлял Тэмуджин, – даже намека не подавал. А теперь, видно, накипело… Да и, если посмотреть с его стороны, есть что-то в его словах… Если признаться честно, то это правда, что я смотрю на него как на слабого, но ведь это так и есть на самом деле. Он не испытал того, что мне пришлось испытать. Когда умер его отец и дядья разграбили улус, они не бросили его совсем, как меня бросили мои дядья, он жил в своем курене, в сытости и безопасности. На него никто не охотился так, как Таргудай на меня. Оставался какой-то скот, слуги, ему не приходилось самому добывать пропитание. Бегства, скитания по тайге, плена, ежедневного страха быть убитым – всего этого он не знал. И отцовский улус достался ему без труда – не так, как мне. Когда его лишили улуса, он не бросился искать способ вернуть его, не метался в поисках пути, как я, а сидел сложа руки и плакал, как малолетний. Потому и смотрел я на него как на слабого. Но понять его как-то можно, анда есть анда, обидно ему выглядеть таким ничтожным. Надо его успокоить…»

В это время он уже не помнил о предупреждении шамана Кокэчу о том, что Джамуха ему не друг, а такой же, как все другие нойоны, соперник. Им сейчас двигало одно лишь чувство жалости к анде, стремление утешить его, заверить в своей дружбе.