Тэмуджин. Книга 4

Сэг, сэг, сэг, сэг, сэг, сэг, сэг!..
Белые боги – правнуки солнца,
Черные боги – потомки луны,
Ваши владения – вечное небо,
Ваши собранья – в созвездье Мушэд[22]

.Вам открываются темные тайны,
Вы узнаете доподлинно, точно
Что нас постигнет в ближнее время,
Что ожидает нас в дальнюю пору,
Что приведет нас к блаженству и счастью,
Что опрокинет в пучину страданий…
Прошлою осенью я обращался,
К вам от подошвы Бурхана-халдуна.
В ночь полнонолунья огонь возжигал я
В капище старом, вином окропляя.
Спрашивал я о ребенке дареном
Волею неба потомку Хабула.
Вы сокровенную правду открыли,
В уши вложили мне с громом небесным;
Я среди белых, сверкающих молний
Стоя, услышал грохочущий голос:
«…К вам он явился с севера, чтобы
Страны на севере к вам преклонить,
Будет он первым из воинов хана,
Кто завоюет лесные народы,
Кто приведет их под синее знамя,
Кто огласит им отцовский закон.
Люди те темные, дикие нравом,
Бешеным зверям и птицам подобны.
Яд выдыхают уста их клыкастые,
Черная печень их желчью вскипает,
С детства привычны к кровавым побоищам,
Кровью людскою сызмальства вспоены,
Войны и битвы – им игры желанные…
Их приведет этот мальчик к покорству,
Примет их в руки крепко и властно,
Плетью приручит, сделает верными
Псами стремянными, ловчими птицами,
С ними он дальние земли на западе
Путь до которых – многие месяцы,
К синему знамени предков преклонит,
Имя отца до последнего моря,
На остриях своих стрел он проносит…»
Так отвечали мне ханы небесные.
Нынче же я вопрошаю смиренно
Предков почтенных, стоящих в начале
Кият-борджигинов, старших и младших.
Хана Хабула прошу отозваться,
Дать свое слово законное, правое.
Можно ли класть в эту зыбку породную
Мальчика, ныне рожденного матерью
В доме у отпрыска вашего славного.
Джучи-Хасар[23] – ему имя отважное,
«Сын Тэмуджина» – будет он зваться…

Тэмуджин, вслушиваясь в шаманское призывание, поначалу испытывал приятное чувство, изумляясь искусному описанию будущих подвигов ребенка и намекам на величие их ханства, а затем вдруг встревожился.

«А если на небе возмутятся и не разрешат укладывать ребенка в зыбку? – мелькнула в голове мысль. – Слишком уж Кокэчу приукрашивает, дает волю языку, а предкам может не понравиться преждевременное бахвальство. Рассердятся и запретят даже прикасаться к зыбке, и окажусь я в глупом виде. Дядья посмеются надо мной, они, видно, и так недовольны…»

Он украдкой взглянул на них. Бури Бухэ, растягивая губы в насмешливой улыбке, что-то говорил на ухо Даритаю. Тэмуджин напряг слух, едва слышно уловил:

– Это же вранье, где такое видано? Пусть еще скажет, что самих мангадхаев[24] завоюет и в плен приведет…

Даритай, тонко улыбаясь в ответ, махнул рукой: мол, пусть себе болтают…

Кокэчу вынул из-за пазухи свою медную шаманскую чашу, не глядя, протянул руку назад, взял поданный Тэмуджином туес с арзой. Наливая в чашу, он с силой побрызгал в небо – на восемь сторон, поворачиваясь по ходу солнца. Затем он резко бросил чашу вверх. Та замелькала в воздухе, переворачиваясь, поблескивая на солнце, и упала на землю. Все устремили взгляды на нее. Чаша сидела на донышке. Кокэчу поднял ее, так же старательно побрызгал в небо и снова бросил. Чашка снова упала на донышко. Еще раз побрызгал шаман, бросил, и снова чашка упала на донышко, глядя влажной от вина красноватой медью в синее безоблачное небо.