Тэмуджин. Книга 4

– Предки разрешают укладывать ребенка в родовую зыбку! – огласил Кокэчу.

В толпе тут же прорвался оживленный гомон, гости громко обсуждали случившееся. Оэлун с торжествующей улыбкой повернулась к Бортэ, обняла ее. Та с прослезившимися глазами счастливо смотрела вокруг.

Хозяева стали приглашать гостей в юрту.

Алтан в это время, сузив глаза, задумчиво посматривал вокруг. Даритай склонился к нему, украдкой косясь по сторонам, обиженно зашептал:

– Что же это такое?.. Выходит, им все можно? Творят что хотят, и все им с рук сходит. Где же справедливость?

– Видно, пожалели их предки…

– Я что-то не пойму, – хрипел им в уши Бури Бухэ, толкая локтем. – Это что, сам дед Хабул разрешил им, что ли?

– Спроси у шамана.

– А может, он там, наверху, давно из ума выжил, а мы все молимся ему? Может, зря все это?..

– Тихо ты! – шикнул на него Алтан. – Не шуми зря, об этом мы потом поговорим. Кто знает, может быть, дед Хабул сейчас на каком-нибудь пиру сидит, выпил, опьянел, а эти лезут к нему с вопросами, про какую-то зыбку спрашивают. Дед спьяну не понял и разрешил, а потом протрезвится и накажет. Все может быть.

– Точно ты говоришь! – округлив глаза, сипло прохрипел тот. – На пьяную голову все может быть… ладно, пусть они вытворяют, им же потом отвечать, верно? А мы хоть архи ихнего выпьем, раз приехали.

В юрте все расселись по местам.

Мать Оэлун взяла с медного блюда на столе приготовленную заранее баранью лытку и подала посаженной матери. Тэмуджин вынул из колчана новую стрелу с синим оперением и также поднес посаженной матери. Бортэ развернула теплое одеяло и отдала ей ребенка голышом.

Хуриган-эхэ осторожно приняла его, а тот, почувствовав холод и чужой, не материнский запах, заорал звонким, сверлящим голосом, вызвав одобрение у присутствовавших стариков.

– Глотка неслабая, – качали они седыми головами. – Жить будет.

– С таким голосом как не выжить?..

– О-о, как громко ревет! Сразу видно, что нойон.

– Такого и в битве далеко услышишь, и на охоте слова не пропустишь.

– Что говорить, крепкий парень уродился…

Хуриган, одной рукой прижимая ребенка к себе, в другой держа лытку со стрелой, обратилась к сидящему рядом Тэмугэ:

– Кого положить в зыбку, ребенка или кость?

– Ребенка! – криком ответил тот.

– Кого положить в зыбку, ребенка или кость? – повторила она громче.

– Ребенка!

Хуриган-эхэ помедлила и раздельно, будто с угрозой, спросила еще раз:

– Кого положить в зыбку, ребенка или кость?

– Ребенка!

Младенец в руках у Хуриган-эхэ кричал во все горло, отчаянно отбиваясь руками и ногами.

– Кого уложить в зыбку, стрелу или ребенка? – задала та новый вопрос.

– Ребенка!

– Кого уложить в зыбку, стрелу или ребенка?

– Ребенка!

– Кого уложить в зыбку, стрелу или ребенка?

– Ребенка!

– Как положить ребенка, вверх или вниз головой?

– Вверх!

– Вверх или вниз головой?

– Вверх!

– Вверх или вниз?!

– Вверх!

Хуриган отдала кость и стрелу Тэмугэ, а исходившего криком ребенка наконец уложила в зыбку. Оэлун и Бортэ стояли тут же, наготове; втроем они, суетясь, утешали младенца, пеленали в ягнячьи шкуры. Женщины по очереди покачали зыбку, спели ему хвалебные песни, затем Бортэ осталась кормить его, а Оэлун с Хуриган начали угощать гостей.

К полудню пир был в самом разгаре. Приодетые к празднику рабыни уже по третьему разу сменяли блюда с мясом, вареной сметаной, сырой печенью, почками, сердцем и другой снедью, заносили новые кувшины с архи и арзой. Гости уже сказали слова благопожеланий, поднесли подарки новорожденному – у зыбки горкой лежали теплые одеяльца, детские штаны и халатики, шапочки и гутулы на вырост, на них же сложены были маленькие ножички, тоненькие ивовые луки с надетыми тетивами, крохотные колчаны со стрелами-годоли, бараньи бабки, обереги и подвески из орлиных, рысьих, медвежьих когтей, собачьих и волчьих клыков…

Подвыпившие гости посиживали за столами, вели задушевные беседы. Разноголосый гомон разносился по юрте. Повеселели, разговорились даже старики, бывшие нукеры деда Бартана и прадеда Хабула. Обычно сдержанные и суровые на людях, теперь они, выпив крепкого и расчувствовавшись, благодушно общались с молодыми. Одного из нукеров деда Бартана окружили младшие братья, тот им рассказывал о случае на давней войне с татарами.

– Мне тогда еще пятнадцати лет не исполнилось, – старчески осиплым голосом рассказывал тот. – А Есугей-нойон тогда еще и не родился. Я в ту пору все время рядом с Бартан-багатуром находился. Один раз я его в битве выручил: на него сзади мечом замахнулся татарин, уже хотел ударить, а я успел подскочить к нему сбоку с топором… шею ему наполовину разрубил. Мне прямо в лицо плеснуло горячей кровью, как из ковша, а тогда зима была… в рот мне попало на три больших глотка… я и проглотил. Тогда я впервые отпробовал вражеской крови – настоящим воином стал!.. А после битвы Бартан-нойон меня отхлестал плетью.

– А за что же он вас отхлестал? – удивленно спросил Хасар, восторженным взглядом взиравший на него сбоку.