Тэмуджин. Книга 4

– За провинность! – Старик строго сдвинул седые брови. – За то, что взял из кучи татарскую мадагу, когда еще не делили добычу. Позарился я на рукоятку из белой кости, на конце ее вырезана была голова невиданного зверя, а сама кость белая, как сметана… Ну, а я тогда молодой был, глупый и дерзкий, так и сказал своему нойону: разве не могу взять всего лишь одну мадагу, когда вам в битве жизнь спас. А он мне ответил: «А что другое ты, мой нукер, должен был делать в битве?..» Вот какие мудрые слова он сказал! Я тогда сразу в ум вошел, понял, что такое нукер. Потом уже, перед тем, как возвращаться из похода, Бартан-багатур выстроил все войско и среди других похвалил и меня. А то, что побил, он правильно сделал, – закончил он свой рассказ. – Что будет, если каждый будет хватать из добычи, какой это порядок?

Тэмуджин расспрашивал другого старейшину, бывшего нукера прадеда Хабула, о том, как тот ездил в Китай и как чжурчженский хан принимал его.

– Хабул-хан плавал и нырял не хуже выдры, по Онону с одного берега до другого под водой мог проплыть, – надсадным старческим голосом рассказывал тот. – А тогда, в гостях у чжурчженского хана, когда подходило время пира, он сказал, что южная страна очень жаркая для монголов, и он хотел бы пировать у реки. Тот согласился, и столы накрыли на берегу Хатунай-гола[25]. На пиру Хабул много ел и пил, показывая, что доверяет хозяевам. Но время от времени, под видом того, что ему нужно охладиться, он купался в реке и подолгу заныривал, а на глубине выблевывал все съеденное и выпитое. Когда чжурчженский хан спросил его, почему он так долго находится под водой, Хабул отвечал, что внизу вода холоднее, и он после этого бодрее себя чувствует…

Тэмуджин, слушая старика, подумывал вскользь: «Хабул-хан не раз ездил в Китай на переговоры, Амбагай-хан и Ухин-Бархаг были там казнены, а мне когда-нибудь приведется ли там побывать?..»

Киятские нойоны сидели на пиру понурые, почти не вступали в общие разговоры. Словно чем-то обделенные, они кривили лица в насмешливых ухмылках. Алтан и Даритай с язвительными лицами перешептывались между собой. Бури Бухэ зло чертыхался, бурчал под нос, но пил много и жадно, часто хватая со стола кувшин и наливая себе одному. Выпив, он с хрустом рвал зубами бараньи хрящи, медленно и тяжело жевал, шевеля желваками, зло поблескивая вокруг мутными глазами.

Тэмуджин посматривал на них и не мог угадать, чем дядья недовольны: то ли они ожидали, что им здесь будут оказаны особые почести, как старшим сородичам, что им будут подносить ценные подарки, или думали, что хозяева должны были просить у них особого разрешения на принятие младенца в киятский род. На всякий случай, чтобы этот праздник не явился началом каких-то новых обид и счетов между ними, Тэмуджин решил перед отъездом дядей особо поблагодарить за участие в обряде и каждому преподнести весомый подарок. Он уже обдумывал, чем одарить их, но дальнейшее разом перечеркнуло его задумку.

Бури Бухэ под конец, насытившись и опьянев, заснул за столом, свесив голову на грудь. Сидевшие рядом, стараясь не разбудить его, негромко беседовали между собой. Однако тот вскоре проснулся, огляделся вокруг, приходя в чувство. Взял со стола чашу с арзой и выпил двумя глотками.

– Что это за арза? – поморщившись, он со стуком поставил чашу на стол. – Вы в нее воды добавили, что ли?

– Что ты говоришь, брат Бури? – удивленно посмотрела на него мать Оэлун. – Видно, тебе что-то почудилось.

Во время пира она особенно старалась ублаготворить старших сородичей и смотрела за тем, чтобы перед ними неизменно было и горячее, и крепкое, и теперь было видно, как изумили ее слова деверя. Однако она знала несносный нрав Бури Бухэ, умение его на ровном месте затеять свару, и поэтому попыталась сгладить положение.

Она примирительно улыбнулась:

– Говорят, у того, кто часто пьет хорзу, арза на вкус не отличается от воды. Так и ты, видно, потерял вкус?

Но тот, уже наливаясь злобой, непримиримо вскинул голову:

– Нет уж! Ты мне не говори. Я и арзу, и хорзу получше вас всех знаю. Я этого питья столько выпил, что вам за всю жизнь не выпить!

Вокруг все примолкли, прислушиваясь к их разговору.

– Брат Бури, послушай. – Мать Оэлун смутилась и, не находя других слов, сказала: – Тебе показалось, никто тебе в вино воду не добавлял.

Даритай, хранивший обиду на Оэлун еще с той поры, как она отказалась выходить за него замуж, поддержал Бури Бухэ.

Он хихикнул, расплываясь в пьяной улыбке:

– Говорят, однажды восточный дух угощал западного: налил ему в чашу свою мочу и до полысения доказывал, что это китайский архи. Ха-ха-ха…

Но его смеха никто не поддержал. Оэлун вспыхнула и уже без улыбки сказала:

– Вы вдвоем напились здесь, не отказывались, ни одной чаши не пропускали, а теперь начали выдумывать неведомо что. Не знаю, что вы там надумали, но прошу нам праздник не портить.

Бури Бухэ, глядя на нее красными от злобы глазами, крикнул: