Тэмуджин. Книга 4

– Верно. Так вот, ум можно отличить и по разговору. Вот ты говоришь не много и не мало, не громко и не тихо, и слушаешь, что тебе говорят. Это мне нравится. Не все такие. Вот Сача Беки тоже говорит как будто не слишком много, но задиристо и громко, да еще необдуманно, и не слушает других, это плохо. Унгур слушает и говорит обдуманно, но слишком мало, от такого и толку будет мало. К тому же и скрытен, не поймешь, что у него в голове. А Тайчу, тот болтает без умолку, сам не зная что, да он всегда будет за спиной у своего брата Сачи. Поэтому ты больше всех подходишь мне.

Хучар медленно жевал мясо, с напряженным лицом осмысливая слова дяди.

– А что же я должен буду делать? – осторожно спросил он, для вежливости выждав, перед тем как взять новое баранье ребро.

– Отныне будешь ездить со мной, исполнять мои приказы, – сказал Алтан. – Я буду учить тебя, как учат жеребенка-двухлетка. Будешь мне помогать, будешь моим посыльным днем и ночью, в снег и дождь. А еще будешь среди своих братьев моим человеком.

– А как это, разве они не такие же для вас племянники, как и я? – простодушно спросил Хучар.

Алтан строго посмотрел на него.

– Я ведь тебе сказал, что ты умнее их, значит, те глупее, чем ты. Они могут где-то не понять, что я требую от них, как нам всем надо поступать, могут и вовсе натворить такое, что нам не нужно. Так ты будешь доводить до их голов то, как им надо поступать, будешь убеждать, внушать им, что для них важно. И еще доводить до меня, кто из них что говорит, что думает. Так мы с тобой вместе будем править нашим киятским родом. Понимаешь?

– Понимаю, – едва слышно выдохнул тот.

– Ну, вот и хорошо. – Алтан пристально, будто насквозь прошивая его взглядом, смотрел на него. – Этим и заслужишь свой будущий улус.

Хучар, постепенно осознавая свое новое положение – то, что отныне он не просто парень, каким был до этого, а подручный предводителя всего их киятского рода, что на него возлагается большая роль, что впереди у него большие дела, важные поручения, – преданно глядя на дядю, взволнованно переводил дух.

III

В последний день луны по верхнему Керулену шел снег. В ночь перед этим резко потеплело, а на небе тоненький месяц, окутанный мутной пеленой, едва проглядывался. В полночь люди выходили посмотреть на эти приметы и долго стояли, переговариваясь, обсуждая виды на ближайшие дни, на месяц и всю зиму. Перед утром на гребнях сопок долго выли волки, из куреней таким же воем откликались собаки, распевая свою древнюю песню, не давая заснуть.

С утра небо было затянуто серой наволочью, солнце, едва поднявшись, скрылось за темной полосой, идущей с запада, а после полудня посыпало. Снег шел всю следующую ночь и под утро как будто перестал, но затем вдруг повалил еще гуще и сыпал весь день и еще полночи. На третье утро, под новолуние, небо прояснилось, остатки туч над побелевшими сопками уплывали на запад.

Из куреней на северную сторону большими толпами потянулись вооруженные всадники с полными колчанами, ощетиненные копьями. Пробираясь по рыхлому, почти до стремян, снегу, будто бредя по разлившейся по степи воде, они собирались на склонах холмов, теснились по десяткам и сотням, издали чернея на белом, поджидали припоздавших.

Люди выходили на охоту как на праздник, в лучших своих одеждах, со светлыми, радостными лицами, но опять же без шума, словно они уже сейчас находились на зверином следу. Лишь тринадцатилетние юноши, впервые вышедшие на зимнюю облаву, иногда забывались – радуясь первому снегу и первому своему участию в настоящем взрослом деле, не сдерживая чувств, затевали игры и потасовки, стаскивая друг друга с седел, заливаясь смехом, шумели, и тогда получали более доходчивые поучения от взрослых, которые без слов брались за плети и быстро гасили их веселье, одаряя крепкими ударами, чтобы получше запомнились им строгие правила.

А за большую провинность, если юнцы в разговорах нечаянно произносили слова об охоте, о медведях или изюбрах, виновных сразу прогоняли из рядов, отправляли обратно в курень.

– Идите, пасите овец! – говорили им. – Вам еще рано выходить на охоту.

Взрослые помалкивали об охоте, и, чтобы обмануть злых духов, они нарочно заговаривали о другом: будто собираются на войну или на свадьбу, а при надобности и об охоте объяснялись тайными намеками, умело обходясь иносказательным языком, называя медведей – «одетыми в шубы», волков – «небесными собаками», а оленей – «лесными коровами и жеребцами».

Наконец под негромкие команды сотников всадники выравнивались в походные колонны, трогались в сторону тайги. За ними по нетронутой глади холмов тянулись длинные полосы взрыхленного по краям, истолченного посередине снега.

У крайних юрт толпились провожавшие – закутанные в теплое женщины с детьми, старики, подростки, не достигшие тринадцати лет, – подолгу смотрели охотникам вслед. Женщины кропили молоком, старики брызгали вином в сторону западного и восточного неба, и все вместе долго кланялись, молились за удачу.