Темза. Священная река

Прибрежные жилища обычно считались такими же сомнительными, как их обитатели. Маленькие, не отвечающие санитарным требованиям деревенские домики у Темзы не рассматривались как нечто достойное обсуждения; причальные рабочие и барочники Марлоу и Хенли (барочники никогда не жили на своих судах постоянно) населяли сплошные ряды сырых и узких домишек, и респектабельные горожане старались на этих улицах не появляться. А вот береговые районы Лондона постоянно становились предметом мрачных и горьких описаний. Мир Уоппинга и Ротерхайта составляли ветшающие дома, темные и зловонные улицы, на которые лишь изредка бросал бледный свет газовый рожок с разбитым стеклом высоко на сырой стене. Неровно вымощенные булыжником улочки, которые шли от Тули-стрит мимо Хоул-ин-де-Уолл к Детфордским докам или от Тауэр-стрит вдоль Уоппинг-Хай-стрит к Лаймхаусу и Айл-оф-Догс, были застроены тавернами, ломбардами, борделями и приземистыми домами, где сдавалось жилье матросам. Не исключено, что жилища тех, кто бороздит моря, всегда представляют собой нечто временное и второразрядное. Моряк их только терпит, а любит он свой корабль. Ночью эти улицы, носившие такие названия, как Малабар-стрит, Кантон-стрит, Амой-плейс и Пекин-стрит, заливала чернильная тьма, которую лишь иногда немного рассеивал дальний или приглушенный свет. Застройка была такой однородной и вместе с тем хаотичной, что проводились сравнения с коралловыми рифами, растущими в океане. Люди и их жилища во всех отношениях испытывали определяющее влияние реки. Темзу, что любопытно, увидеть можно было редко: она была некоей незримой сумрачной силой, стоявшей за этими убогими улицами.

Книгой, где наиболее явственно и живо показаны приречные кварталы, стали “Лаймхаусские ночи” Томаса Берка, вышедшие в 1917 году и произведшие в то время сенсацию – во многом благодаря концентрированным описаниям нищеты и мерзостей, скопившихся в районе, который никто ранее не отваживался исследовать. Это был мир “ядовитого мрака и безмолвия”, где в воздухе висел едкий запах и где “всякий угол, тускло освещенный унылым огоньком оголенного газового рожка, казалось, таил в себе нечто жуткое, и ощущение опасности преследовало тебя на каждом шагу”. Возможно, автор тут слегка перегибает палку, но подобные пассажи уравновешиваются более спокойными описаниями “магазинчиков на любом углу, торгующих жареной рыбой”, и лавчонок, куда сносили всевозможное тряпье, железный лом и кухонные отбросы.

Река создала свой особый язык. В книгах Альфреда Уильямса рассказывается, в частности, о местном говоре долины Темзы. Слово chorus здесь произносилось как “кориус”, break – как “брик”. Звук “у” здесь часто заменяли на “в”: например, имя Уильям звучало как “Вильям”. Могло ли это произношение, совершив путешествие вниз по Темзе, повлиять на лондонский диалект кокни середины XIX века? Не исключено, что на речи верховий оставил отпечаток некий древний язык, давно вышедший из употребления, возможно, произошедший от уэссекского или мерсийского наречия.

Высказывалось мнение, что английский язык как таковой зародился среди первых сообществ, живших на берегах Темзы, и что общенациональным его сделал затем король Альфред, которому были привычны диалекты Уоллингфорда и Фаррингдона. Это не такое экстравагантное предположение, как может показаться. Существует глубокая связь между рекой и языком, примером которой служит возникновение письменности на приречных равнинах Месопотамии. Первые города возникли на берегах рек, и потребность в широком общении возникла, таким образом, у проточных вод. В древних мифах реки приравнивались к “гласу Божьему”, и в античных текстах цветистые риторические периоды назывались flumen orationis – потоками речи. Не случайно мы говорим о “плавности” созвучий. Вода – божество-покровитель свободно изливающейся, связной речи, щедрой на ассоциации, исполненной ритма и гармонии. Эта метафора долговечна, ибо покоится на древнем соотнесении. Рескин однажды сказал об отношениях между Тернером и Темзой, что художник понимал ее язык.

На ее берегу некогда жил один человек, устами которого говорил дух места. Дуглас Челлоу родился в 1790 году на Хай-Тимбер-стрит в Ротерхайте, и всю жизнь он обитал и бродил в окрестностях реки на отрезке от Челси до Саутенда. Однажды у моста Блэкфрайерз с ним повстречался писатель и журнальный редактор Чарльз Уайтхед, впоследствии описавший странное знакомство: “Он ломал себе руки, словно все представлялось ему безнадежным, но затем вдруг успокоился и стал весь улыбка и предупредительность. Мне показалось, что он хочет просто-напросто поведать о своей любви к реке любому, кто согласится слушать, и то, о чем он говорил мне тогда и во время наших многих последующих встреч, неизменно вызывало у меня интерес”.