Тень Эдгара По

Однако я оказался проворнее. Выскочив за кладбищенские ворота, я свернул в переулок. Добрых полчаса потребовалось, чтобы отдышаться и унять дрожь в натруженных руках; затем новая мысль завладела мной. Что ж, проверить, есть ли в гробу тело, сегодня не получится — мистер Спенс до утра не отойдет от могилы, — но зато я помню адрес последнего балтиморского пристанища По. И я побрел через весь город к Эмити-стрит, что на перекрестке Саратога-стрит и Лексингтон-стрит. Адрес этот попадался мне в ходе расследования.

Зачем я шел туда? Возможно, хотел задать вопрос: «Почему, друг мой По, вы написали это письмо? Зачем назвали меня докучливым бездельником? Неужели вы забыли, что нашли во мне сочувствие и понимание?»

В двадцать два года Эдгар По оставил военную службу в Вест-Пойнте; Джон Аллан отказался заплатить его долги, по сути, отверг приемного сына, и юноша поселился в скромном домике своей тетушки, Марии Клемм, где жили ее дочь, восьмилетняя Вирджиния, старший брат Эдгара, Уильям Генри, и их разбитая параличом бабушка, мать Марии. Эдгар претендовал на место школьного учителя — увы, соискания не увенчались успехом. Бывшие сослуживцы скинулись по одному доллару на публикацию первого сборника стихотворений, с которого, по мнению По, должна была начаться его поэтическая карьера.

Я легко нашел нужный адрес — тесный дом на перекрестке двух улиц — Саратога и Лексингтон. Не раздумывая, что скажу, как объясню свое появление, я шагнул на узкое крыльцо, распахнул дверь и ринулся вверх по ступеням. Зачем? Зачем, Эдгар, писали вы столь несправедливые слова? «Если По жив, — прикидывал я, — он наверняка вернулся в этот дом, в последнее свое балтиморское пристанище; наверняка оставил какой-нибудь знак, намек, чтобы я мог разыскать его». Мое вторжение вызвало визг седой старушки и молодой красавицы. Обе сидели у камина, я вломился в комнату — страшный, тюремная роба изодрана, выпачкана глиной и кровью. Не замечая женщин, отворил дверь в мансарду. Худощавый мужчина, озиравший в окно Эмити-стрит, поднял крик: «Грабят! Убивают! Караул!» Женщины метались по дому, стены дрожали от нечленораздельных воплей.

Я втянул голову в плечи, а заметив, что мужчина нашаривает кочергу, поспешил вниз по лестнице, мимо обезумевших от ужаса женщин, на улицу, на волю. Я мчался с такой быстротой, что остановиться сумел, только одолев полквартала. Прямо на меня, смутный в тусклом свете отдаленного фонаря, надвигался экипаж. Огромная нереальная лошадь пыхала ноздрями, и поздно было отскакивать на обочину, пытаться избегнуть страшной смерти под копытами и колесами, участи кровавого месива. Я закрыл глаза руками, чтобы по крайней мере не видеть лица смерти.

Вдруг, словно по волшебству, я переместился на безопасный тротуар. Некто стискивал мне запястье, старался оттащить подальше от мостовой. Глаза мои были все еще зажмурены в бессмысленном страусином усилии защититься от смерти; теперь я открыл их с осторожностью, наверное, ожидая увидеть рядом существо из иного мира. И что же? На меня смотрел Эдгар А. По!

— Кларк! — тихо произнес он и крепче сжал мое запястье. Узкий рот умалился до единственной складки под темными усами. — Пойдемте отсюда подобру-поздорову.

Потрясенный, я коснулся пальцами его лица, и тут все поплыло перед глазами, и наступила тьма.

На краткий миг сознание вернулось. Я лежал в темной сырой каморе — словно бы под землей — и мучился предчувствием смертельной опасности. Несмело приподняв веки, я вытянул вверх шею, насколько хватило сил. Все расплывалось перед глазами, лишь один объект, помещенный над запрокинутой моей головой, терзал яркостью и четкостью очертаний. То была прямоугольная табличка с гравировкой: «HIC TANDEM FELICIS CONDUNTUR RELIQUAE».

Я понял, что нахожусь в мастерской гравера, и с ужасом перевел с латыни зловещую эпитафию на свои двадцать девять лет: «Здесь наконец он обрел счастье».

28

И снова сознание погрузилось во тьму. Бог весть через сколько времени я вскочил, одолеваемый мучительной жаждой. Горло горело изнутри. Я моргал и щурился, но ничего не видел. Уверенность, что меня ослепили, сменялась надеждой, что я всего-навсего нахожусь в очень темном помещении. И вдруг замаячила зажженная лампа, и детский голосок произнес над самым ухом:

— Он очнулся.

Тогда я разглядел миску с водой и потянулся к ней, но другой голосок отрезал:

— Эта вода для рук.

Действительно, я сильно повредил руку на кладбище.

— Вот вода, пейте.

Круг тусклого света явил двух девочек. Бледные их лица казались зеленоватыми. «Эльфы, как есть эльфы», — подумал я, косясь на полосатые чулки. Газовая лампа разгорелась, и я увидел в руках у одной из девочек стакан с водой. Девочка терпеливо ждала, пока я его возьму; взгляд лучился неземным состраданием. Я жадно выпил воду.

— Где я нахо… — начал было я, но осекся, как бы напоровшись на зловещую табличку. Теперь я разглядел, что гравировка еще не готова, надпись лишь нанесена на поверхность металла. Я прочел ее целиком: «HIC TANDEM FELICIS CONDUNTUR RELIQUAE EDGAR ALLAN POE». Ниже значилось: «OBIT OCT. VII 1849»[26].