Тень Голема

– Брось пистоль, сучонок! – мрачно прошептал на ухо Загурскому незаметно подкравшийся сзади отец Афанасий.

Рука хорунжего безвольно разжалась, но прежде чем пистолет упал на землю, его на лету успел перехватить подбежавший Феона.

– Еще выстрелит, не дай Бог, а нам шум ни к чему, – пояснил монах свои действия удивленному другу, после чего обратил свой взор на молодого шляхтича.

– Надоел ты мне, пан. Муху ведь бьют за назойливость!

Сжав правую руку в кулак, отец Феона, как молотом, сверху вниз нанес Загурскому удар в ключицу у самого основания шеи. Из горла шляхтича вырвался звук, похожий на кваканье. Закатив глаза под веки, он рухнул ничком на землю и затих.

– Теперь не скоро очухается. Поспешим, брат!

Гришка Друковцев, увидев отца Феону, даже перекрестился на радостях!

– Григорий Федорович, уж не чаял живым тебя увидеть! А это кто с тобой?

– Не болтай, тезка. Гони к нашим! – отмахнулся от него Феона, торопливо запихивая плечистого Афанасия в узкую дверцу кареты.

– Вот же человек! – восхищенно покачал головой десятник и, убедившись, что дверцы колымаги плотно закрыты, от всей души стегнул длинным кнутом по крупам застоявшихся коней, пустив их галопом в сторону Калужских ворот. Дремавший у раскрытых рогаток запорожец проводил карету осоловевшими глазами, зачем-то сплюнул на землю желтую от дымного зелья слюну и, даже не сведя рогатки, пошатываясь на ходу, отправился спать в свой шалаш, у которого так призывно и ласково пылал жаром спасительный костер.

Обустроившись внутри тесной колымаги, Афанасий с удивлением посмотрел на двух пьяных французов, как ни в чем не бывало мирно дремавших на соседней лавке.

– Это что за павлины? Почему от них разит, как из нужника после хмельного разгула?!

– Это, брат, языки!

– Важные?

Отец Феона округлил глаза для пущей значительности.

– Очень!

– Тогда все понятно!

Афанасий поднял с пола фетровую шляпу месье Бессона, отряхнул о колено и с силой нахлобучил на голову метра Безе, державшего свою шляпу в руках. Феона, с улыбкой наблюдавший за манипуляциями своего приятеля, спросил наконец:

– Ну, а ты, брат, каким духом здесь?

Беспечно рассмеявшись, Афанасий откинулся спиной на глухую стенку кареты и озорно подмигнул другу.

– Понимаешь, брат, подрядился я лестницы осадные ляхам сколачивать…

– Ну и как? Хорошо сколотил?

– Будет штурм – узнаем!

Карета подпрыгнула, наехав на обнажившийся береговой лежень моста перед Калужскими воротами. Мешок с вещами Афанасия опрокинулся набок. Из него с характерным металлическим звоном выпал довольно увесистый кожаный кисет, содержимое которого рассыпалось по полу колымаги весьма изрядным количеством серебряных талеров.

– Понимаешь, брат, уходить пришлось в спешке, – ответил на немой вопрос друга Афанасий. – Расплатиться поляки не успели, вот и пришлось самому о себе позаботиться. Полковую казну позаимствовать…

Отец Феона носком сапога отпихнул от себя кучку серебряных монет и, опустив шторку кареты, с тревогой посмотрел на проносящиеся мимо темные переулки Малых Лужников, Наливок и Пыжей. Полученные сегодня сведения говорили, что через день случится здесь первая из казней египетских! Этому следовало помешать. Феона спешил, мысленно подгоняя коней. Впрочем, десятник Гришка Друковцев свое дело знал и в помощниках не нуждался.

Глава 22

Весь день прошел в ожидании и подготовке к отражению ночного приступа Белого города. Руководивший обороной Москвы князь Василий Куракин лично допросил французов, привезенных отцом Феоной. Проспавшиеся спитардные мастера, осознав свое незавидное положение военнопленных, заливались соловьями, выкладывая подробные планы штурма, а заодно личные секреты королевича Владислава, великого гетмана литовского, и всего их окружения. Благо за время, проведенное подле этих людей, подобных знаний накопилось у них немало. В довершение своих откровений, чтобы не оставалось сомнений в искренности сказанного, они со слезами на глазах попросились на русскую службу. По словам иноземных полонян, каждый из них давно уже имел непреодолимое желание быть полезным русскому царю, только вот оказии до нынешнего дня не предоставлялось!

По здравом размышлении князь Куракин от имени государя даровал им такую возможность, щедро положив жалованье по 120 царских ефимков каждому, что в одночасье приравняло французов в воинском звании к большим полковым сторожеставцам[111] или ротным головам[112]. В этом не было ничего удивительного, толковые розмыслы[113] ценились высоко и стоили дорого.