Тень Голема

– Ждан! – зардевшись краской стыда, воскликнула женщина и, прикрываясь длинным концом рантуха, замахала на мужа свободной рукой.

Отец Феона взглянул на Коншу колючим прищуром холодных глаз.

– Не боишься, что донесу о словах твоих?

– Не боюсь. Мне все равно. Я хоть завтра с табора снимусь, и поминай как звали.

– Разве не слышал, на завтра приступ назначен? Пойдешь Замоскворечье жечь!

– Вот кому надо, тот пусть и жжет, а мои хлопцы навоевались. У меня в полку семьдесят пять душ осталось! С кем на штурм идти прикажешь? Хватит с нас. Ежели захотим, так под руку царя Московского челом бить будем. Можешь так и передать мои слова!

– Я чернец, а не наушник, – холодно осадил полковника монах, – лучше скажи, пан, как насчет моей просьбы?

– Какой просьбы?

– Казачков для охраны дашь?

– Сколько?

– Трех.

– Трех не дам!

– А сколько дашь?

– Одного дам… зато какого! – упреждая возможное возмущение настырного монаха, успокоил полковник. – Красавец! У коня на скаку яйца отстрелит!

– Ждан! – возмутилась жена, отрываясь от пряжи. – Сколько тебе говорить? Не оскверняйся! Бога побойся!

– Ничего, – отмахнулся Конша, – брань не сопля, на вóроте не виснет.

– Погодь, монах! – добавил он, кивнув Феоне чубатой головой.

Откинув полог шатра, полковник зычно крикнул кому-то находящемуся снаружи:

– Эй, кто есть? Новичка сюда!

Воспользовавшись перерывом в разговоре мужчин, жена полковника Конши спросила Феону с тихой надеждой в голосе:

– Скажи, отче, не встречал ли ты в своих скитаниях сына боярского Леонтия Плещеева, Степанова сына? Это брат мой единокровный. Почитай, десять лет в разлуке. Не ведаю, жив ли?

Ни один мускул не дрогнул на непроницаемом лице отца Феоны.

– Нет, голубица, не встречал такого! Но не отчаивайся. Даст Бог, встретишь еще! Сердце мне подсказывает, жив твой брат!

Женщина отвернулась, чтобы украдкой вытереть набежавшие на глаза слезы.

– Спаси Христос на добром слове, отче!

Полковник вернулся и завел в шатер нового человека, при виде которого Феона едва удержался от удивленного возгласа. Вошедшим был Афанасий Ощерин. Впрочем, замешательство Феоны длилось всего один миг, после которого он вернулся в свое обычное состояние непроницаемого спокойствия, а вот Афанасий, не обладавший подобной выдержкой, замер на пороге, открыв рот от изумления. Надо было выручать приятеля, пока он не испортил все дело.

– Он? – безразличным тоном спросил Феона у полковника.

– Он! – кивнул Конша, словно коня продавал. – От сердца отрываю! Золото, не человек!

– Ну и на том спаси Христос! – пожал плечами монах. – Как звать-то тебя, раб Божий?

– Меня-то? – растерялся Афанасий.

– А кого? Как меня зовут, я знаю! – отец Феона недовольно поморщился.

– Афанасием кличут… – спохватился Ощерин, поклонившись и поцеловав Феоне руку.

– Давно казакуешь?

– Да как? Вот когда названый Димитрий вдругорядь живым обернулся, с тех пор и воюю!

– Понятно! – Феона говорил резко и коротко, словно дрова для печи рубил. – Задание свое знаешь?

– Нет, – замотал головой Афанасий.

– Ну и ладно. По дороге объясню.

Они вышли из шатра в ночную темень. Только луна и звезды освещали почти уснувший лагерь. Кое-где еще догорали костры и сидели на расстеленных кошмах, попыхивая трубками, чубатые запорожцы, но в целом казачий табор давно уже погрузился в глубокий сон.

– Ты как здесь, брат? – первым не выдержал Афанасий.

– У меня к тебе такой же вопрос? – так же тихо прошептал Феона, но, упреждая ответ друга, мягко положил ему руку на плечо. – Потом. Всё потом. У меня за острожком колымага стоит. Пошли.

Афанасий остановился, почесал затылок и смущенно хмыкнул.

– Ты чего? – удивился Феона.

– Мне бы вещи забрать?

– Оставить нельзя?

– Не хотелось бы… – замялся Афанасий.

Феона с пониманием потрепал друга по плечу.

– Давай быстрее. Я подожду.

Афанасий благодарно оскалился, продемонстрировав очевидный убыток зубов во рту, и мгновенно растворился во тьме, словно в воду нырнул. Оставшись один, Феона прошелся по едва различимой тропинке, протоптанной вдоль стены старого острожка, не расслабляясь и продолжая внимательно наблюдать за происходящим вокруг, – привычка, не раз спасавшая ему жизнь. Так случилось и на этот раз. Монах скорее кожей почувствовал, нежели услышал ушами старательно приглушаемый кем-то звук взводимого курка. Он резко обернулся. В проеме давно снятых ворот острожка стоял Мариан Загурский и опять целился в него из пистолета.

– Юноша, откуда у тебя такая страсть – стрелять человеку в спину? – произнес он ледяным тоном, делая шаг в сторону шляхтича. – Ты не думал, что людям это может не понравиться?

– Не приближайся! – испуганно запричитал хорунжий, дрожащей рукой целясь в монаха. – Я не позволю москальскому лазутчику уйти живым из лагеря.

Феона зловеще усмехнулся и с показным спокойствием развел руки в стороны, словно побуждая шляхтича выстрелить в него.

– Когда смерть грозит – и мышь кусается! Ничего у тебя не получится.

– Почему?

Вместо ответа холодная сталь острого как бритва ножа прикоснулась к горлу хорунжего, по которому потекла тонкая, обжигающая струйка крови.