Тень Голема

Но Мариан Загурский не внял строгому внушению монаха, напротив, молитвенно протянув к нему дрожащие руки, как к последнему своему прибежищу. Куда девалась вся его былая заносчивость и надменный шляхетский гонор? Стал он вдруг маленьким, сутулым и жалким.

– У меня мама-старушка, – ныл он, хлюпая мокрым носом, – как ей жить после этого?

– Чего тут происходит? – раздался со стороны атаманского шатра гневный окрик.

Полковник Конша, привлеченный шумом снаружи, вышел из своей походной «скинии» и стал свидетелем странного, если не сказать возмутительного, по его мнению, зрелища. Его полковой хорунжий стоял на коленях перед незнакомым попом, размазывая по лицу сопли покаяния!

– Ты что за гусь? – обратился он к Феоне.

Видя смятение Загурского, не сулившее обоим ничего хорошего, Феона с силой наложил на голову хорунжего свою могучую длань, будто бы благословлял его, и процедил сквозь зубы, едва шевеля губами:

– Я хочу поговорить с атаманом. Ты мне без надобности. Будешь хорошо себя вести, и твоя мама никогда не узнает, какого сукина сына вырастила!

– Не обманешь?

Вместо ответа монах сунул Загурскому руку для поцелуя и, обернувшись, степенно поклонился полковнику Конше.

– Я скромный инок, отец Феона. С Божьей помощью служу толмачом при французских начальных людях, спитардных мастерах Юрии Бессоне и Якове Безе.

– Сегодня уже слышал о таких от моего есаула, – хмуро кивнул Конша, – мне до них какое дело?

– Скорее, у нас к тебе дело! – улыбнулся отец Феона.

Полковник удивленно приподнял левую бровь, испытующе взглянул в глаза монаха и, неопределенно хмыкнув, распахнул полог.

– Заходи.

Еще раз вежливо поклонившись, отец Феона зашел внутрь. Следом за ним туда же попытался пройти и встревоженный шляхтич Мариан Загурский.

– А ты куда? – изумился полковник, хватая хорунжего за рукав малинового кунтуша. – Тебе что, заняться нечем?

Шляхтич остановился и бросил в след уходящему монаху взгляд, полный мольбы и потаенного страха. Феона не обернулся. Тяжелый полог шатра, выпущенный из рук полковника, с шумом упал на землю, оставив незадачливого поединщика в состоянии тревожного неведения относительно своего будущего.

Внутри походное жилище полковника Конши смотрелось куда скромнее. Спартанская обстановка сурового военного быта слегка размывалась наличием небольшой двуспальной кровати под полинявшим от времени балдахином. Кровать была столь маленькая, что спать на ней, по бытующей в то время моде, можно было только полусидя, обложившись дюжиной мягких подушек. Атаманский альков был аккуратно прибран и заправлен, что невольно наводило на мысль о присутствии в доме заботливой женской руки.

Жена полковника Конши сидела за прялицей у маленького, наполовину расшнурованного оконца, прорезанного в шатре на уровне груди человека среднего роста. Второе, такое же, находилось на противоположной стороне от входа, рядом с двумя коваными сундуками, поставленными в ряд и заменявшими полковнику обычный стол. Женщина выглядела молодой и миловидной, но какой-то потухшей, словно угасшая свеча в дорогом архиерейском дикирии[107]. Возможно, этому впечатлению способствовала ее нарочито скромная манера одеваться. На ней был сиреневый станик[108] из дешевого трипа[109] и темно-зеленая мухояровая юбка с передником из простого беленого сукна. Зато голову покрывал красивый польский рантух[110], украшенный золотным кружевом. Только он указывал на то, что женщина была не простолюдинка, а представительница шляхетского сословия.

Отец Феона перекрестился на образ Спаса, стоявший на самодельных козлах напротив входа в шатер.

– Господи, помилуй и прости мя грешного!

Жена полковника с удивлением прервала работу и беспокойно заерзала на табурете. Повернувшись к ней лицом, Феона учтиво поклонился.

– Мир дому сему! С праздником, с днем преподобного Савватия Пчельника!

Поднявшись со своего места, женщина отвесила гостю поясной поклон и, потупив взор, произнесла тихим голосом:

– С миром принимаем! Спаси Христос, отче! Проходи. Расскажи, что привело тебя к нам?

– Вот и мне любопытно, какая корысть у тебя ко мне?

Ждан Конша тяжелым шагом прошел мимо монаха, слегка задев его своим могучим плечом, и грузно всем телом рухнул на сундук.

– С чем пожаловал, инок Божий? – повторил он, сверля незнакомца хмурым взглядом.

Отец Феона едко усмехнулся и скрестил на груди руки.

– У вас всегда так гостей привечают?

– А я тебя к себе не звал! – огрызнулся полковник, но, подчиняясь молчаливому укору в глазах жены, смущенно отвел глаза в сторону.

– Ладно, коли так, – кивнул монах. – Просьба у меня к тебе, пан атаман. Везу я французов в Немецкую слободу – не мог бы ты дать нам казачков для охраны?

– Чего бы вдруг?

– Так время опасное. Мало ли что?

– Вот пусть бы Петрушка Конашевич и давал охрану!

Полковник мрачно усмехнулся, глядя в пол, и оправил густой длинный ус. Феона удивленно поднял бровь.

– Вижу, не сильно ты своего гетмана любишь?

– А он не девка, чтобы его любить. У меня для того жена имеется!