Тень и Коготь

– Сеньор, – сказал я, – у меня в голове все плывет. Я – (это уже была ложь) – не сумею запомнить этих слов. Честно сказать, я их уже позабыл. Скажи, я не ослышался? Доркас и остальные приглашены в Обитель Абсолюта?

Водал вложил мне в ладонь небольшой предмет – не нож, но весьма схожей формы. Взглянув на него, я обнаружил в руке кусочек стали вроде тех, какими ударяют о кремень, добывая огонь.

– Запомнишь, – заверил Водал. – И данной мне клятвы не забудешь вовек. Многие из тех, кого ты здесь видишь, были твердо уверены, что не придут сюда во второй раз.

– Но, сьер, Обитель Абсолюта…

Из-за деревьев за спинами сидевших напротив, по ту сторону круга, зазвучали напевные трели упанги.

– Вскоре я должен буду оставить тебя, дабы сопровождать невесту, но не страшись. В не столь уж далеком прошлом тебе довелось встретиться с одним моим барсуком…

– Ты о Хильдегрине?! Сьер, я в полной растерянности.

– Да, среди прочих имен он зовется и этим. Встреча с палачом, гуляющим так далеко от Цитадели – да еще заводящим разговор обо мне – показалась ему делом столь необычным, что он счел нужным присмотреть за тобой, хотя понятия не имел, что той ночью ты спас мне жизнь. К несчастью, возле Стены следившие тебя потеряли, и с тех пор наблюдали за твоими спутниками в надежде, что ты еще вернешься к ним. Я же предположил, что изгнанник может стать нам своим, а это позволит выиграть время для освобождения несчастного Барноха, и вчера ночью приехал в Сальт, чтобы поговорить с тобой самому, однако остался с носом да вдобавок лишился уведенного кем-то из конюшни дестрие. Таким образом, сегодня тебя во что бы то ни стало следовало захватить, прежде чем мой слуга попадет в твои искусные руки, однако я не терял надежды привлечь тебя на свою сторону и посему велел посланным за тобой доставить тебя живым. И в результате разменял трех человек на двоих. Вопрос лишь, превзойдут ли двое новых трех прежних.

Поднявшись на ноги, Водал слегка покачнулся, и я возблагодарил святую Катарину за то, что мне вставать ни к чему: меня ноги подвели бы наверняка. Из-за деревьев на переливы упанги плавно двигалось нечто туманное, светлое, в два человеческих роста высотой. Все обернулись, устремили взгляды туда; Водал поплыл навстречу светлому пятну, будто невесомый, а Тея, склонившись ко мне над его опустевшим креслом, заговорила:

– Прекрасна, не так ли? По-моему, им удалось совершить настоящее чудо.

То была женщина в открытом серебряном паланкине на плечах шестерых носильщиков. На миг мне показалось, будто это Текла: лицо и фигура в оранжевом свете выглядели уж очень похоже. Однако спустя еще немного времени я понял, что это ее изваяние – скульптура, вероятнее всего, вылепленная из воска.

– Говорят, – проворковала Тея, – слияние разумом с тем, кого знал при жизни, опасно: воспоминания о времени, проведенном вместе, могут смутить ум. Однако я, любившая ее при жизни, готова рискнуть и, вспомнив, как выглядел ты, говоря о ней, рассудила, что ты тоже с охотой пойдешь на риск и Водалу ничего не сказала.

Водал, подняв кверху руку, коснулся плеча внесенного в круг изваяния. От фигуры на паланкине пахнуло приятным, безошибочно узнаваемым ароматом. Вспомнив агути в шкурах из пряной кокосовой стружки, с глазами из засахаренных фруктов, подаваемых к столу на пирах в честь возложения масок, я понял: передо мною всего лишь точно такое же изображение человеческого существа, искусно созданное из жареного мяса.

Пожалуй, в эту минуту я наверняка повредился б умом, если бы не альзабо. Снадобье встало меж восприятием и реальностью, будто туманный исполин, сквозь которого все видно, но ничего не постичь. Кроме него, имелся у меня и другой союзник – крепнущее понимание, уверенность в том, что, если я сейчас соглашусь проглотить некую толику плоти Теклы, следы ее разума (которые в ином случае исчезнут, истлеют без остатка), пусть даже ослабленные, сохранятся во мне и умрут только вместе со мной.

Стоило только подумать об этом, согласие родилось в сердце само собой. Предстоящее больше не казалось ни пугающим, ни грязным, ни омерзительным. Всей сущностью, всем сердцем своим я раскрылся навстречу Текле, украсив чертоги души ради дорогой гостьи всем, чем сумел. К согласию присоединилось влечение, порожденное дурманом наркотика, голод, которого не утолить никакой иной пищей, и, оглядевшись вокруг, я увидел тот же голод во взоре каждого.

Ливрейный лакей (должно быть, слуга из бывшего имения Водала, последовавший за ним в изгнание), присоединившись к тем шестерым, что внесли Теклу в круг, помог им опустить паланкин наземь. Спины их ненадолго – быть может, на два-три вдоха – сомкнулись, заслоняя мне вид, а когда они расступились, Текла исчезла. Под оранжевым фонарем не осталось ничего, кроме дымящихся кусков мяса на белой скатерти…