Тень императора

Объяснения Корсакова: подожди два-три дня, и опубликуешь сенсацию, конечно, не убедили главного редактора, но Багоркин был реалистом, понимал: начни он требовать, и Корсаков просто отключится, поэтому лишь пожелал удач и попросил не отключать мобильный. Мобильник Корсаков все-таки отключил перед тем, как отправиться на вокзал, откуда поедет в Смоленск. Этот адрес был вполне конкретен и найден в том самом пакете, который, как уверял Лопухин, появился недавно. Тот же самый Максим Кузнецов, который раскатывал по стране, отметил в своих бумагах только два конкретных адреса: в Смоленске и в Питере. Смоленский адрес был написан, видимо, рукой самого Кузнецова, потому что его почерк был всюду, а питерский адрес был только на ноутбуке и появился там месяца через четыре после того, как он отправил запрос, поэтому Корсаков решил сперва отправиться в Смоленск. Он взял плацкарту на рейс, отправляющийся под утро, чтобы все время быть в какой-то толчее и движении. Люди, в самом деле, все время ходили по вагону, в соседнем купе слева время от времени заливался плачем младенец, ссорились юные родители, и трудно было понять, что там причина, а что следствие: юная мама тоже плакала время от времени. Корсаков, вытянувшись на верхней полке, то проваливался в полусон, то тупо глядел в потолок, выстраивая план действий, а прибыв в Смоленск, сразу же отправился по нужному адресу.

Домик был затерт многоэтажными зданиями, но уютный дворик делал его гораздо более приятным, нежели его соседи. Правда, никого в нужной квартире не оказалось, а соседки, то ли собиравшиеся отправиться по магазинам, то ли уже оттуда возвратившиеся, поинтересовавшись целями приезда, проинформировали Корсакова, что нужные ему Журавлевы, по-настоящему-то уже и не Журавлевы, потому что теперь хозяйка квартиры не сама Журавлева, а ее дочка, а она уже вышла замуж, так что…

Корсаков в этих переплетах запутался, но, чтобы не признаваться в том, спросил, когда же они все-таки, пока — Журавлевы, реально будут дома, и пришел в рекомендованное время — к началу восьмого.

Странные люди Журавлевы запросто открыли дверь незнакомому человеку, пустили в дом и потащили на кухню пить чай. В небольшой кухоньке собрались, наверное, все члены семьи. Но, выслушав Корсакова, стали расходиться, потому что Нина Васильевна, хозяйка дома, сказала:

— Ну, об этом вам сейчас только я расскажу. — Дождавшись, пока все выйдут, призналась: — Кузнецова я помню. Я тогда еще в школе училась. Был он у нас, был. Бабушка с ним разговаривала.

И полился долгий российский кухонный рассказ, в котором собрано все, чем только богата наша мятущаяся душа. Корсакову все перипетии были неинтересны, но перебивать не решался: самому-то вообще не о чем спрашивать. Уж будь любезен, сиди и молчи. Может, что и накопаешь. Не получилось. Изложив свой вариант причинно-следственных связей, Нина Васильевна стала заканчивать разговор:

— Ну, ведь никто не виноват, что люди расстались, правда? Как мы можем судить их, не понимаю! Бабушка, конечно, права, но ведь и у того мужчины были какие-то свои причины. Вам, конечно, все эти мои рассуждения неинтересны, — оборвала она себя. — Вы ведь искали какие-нибудь его вещи, правильно? Так вот, он оставил кое-какие бумаги. Сейчас я вам их принесу.

Она и произнесла это спокойно, и ушла так спокойно, будто собиралась принести, например, дневник ученика. А Корсакова же начала бить дрожь в ожидании чего-то такого, что поможет, наконец, хотя бы понять, во что же он ввязался. Нина вернулась, держа в руках небольшой пакет, села к столу, протянула пакет Корсакову:

— Это мне отдала бабушка. Она нашла его случайно, когда перебирала вещи деда… Ну, настоящего деда, бабушкиного мужа…

Он взял его, осмотрел со всех сторон и спросил у хозяйки:

— Не помешаю, если скоренько посмотрю?

— Да и не надо скоренько, — улыбнулась она. — Смотрите, я пока чай свежий заварю…

В пакете лежало письмо, написанное четким каллиграфическим почерком с обеих сторон двух больших листов. Адресатом был Леонид Тюрин, о котором упоминал и Кузнецов, а имя отправителя указано не было. Текст был переполнен воспоминаниями о событиях, которые, видимо, были хорошо известны и Тюрину, и автору письма, потому что постоянно встречались описания типа «тот самый мужик в обмотках», но никаких уточнений не было. Письмо было написано в спокойном стиле, но сам его объем и угадывавшаяся нарочитая неспешность наводили на мысль о том, что некто сообщает Тюрину о грозящей опасности или, во всяком случае, ее возможности. Где-то в начале второй трети текста Корсаков несколько раз перечитал абзац, казалось переполненный юмором, но заканчивавшийся как-то саркастически: «Похоже, Никола все еще думает, что мы с тобой поделили все, что было, а с ним делиться не хотим. Ха-ха-ха…»

«Интригующе, конечно, — подумал Корсаков, — но где же ее искать, интригу-то эту?»