Тень иракского снайпера

— Да, но вы сказали то, что сказали. А я только экстраполировала это. «Какое‑то участие…» — разве не так? И, — продолжала Эмилия, — это фактор номер один. А фактор номер два — вы, Алек, обратили внимание, кто все эти убитые? Ни одного человека — так сказать, без тени на лице. У одного — «Детсад для взрослых», у другого — автомобильные аварии, у третьего — порносайт. Все это бизнесы… как бы сказать помягче? На грани закона. Нет, воровать можно везде, я знаю. И есть такие же бизнесы, где люди действуют строго в рамках закона — тоже знаю. Порносайт — единственное, что пока вне закона, да и то пока… Недавно я смотрела трогательную передачу о проституции. «Мы нужны, и наш бизнес нужен!» — так она называлась. И мадам с экрана подробно рассказывала о себе и о жизни своих звезд. Я что хочу сказать? — Эмилия поправила прическу. — На грани закона и беззакония делаются очень большие деньги. Все трое убитых — они не преступники, отнюдь, что вы! Они — уважаемые граждане. Они представители той прослойки, которая «на грани» и без которой наше общество существовать, как видно, не может. Вот этими досужими наблюдениями мне хотелось с вами поделиться.

Эмилия решительно затушила сигарету в пепельнице и тряхнула волосами.

— Побегу, мне пора.

— Вы не сказали, какая у вас просьба, — напомнил Потемкин.

— Это специально. Я хотела, чтобы вы к этому сами вернулись. — И без паузы: — Просьба: эксклюзивное интервью с душителем, когда вы его возьмете. Идет?

* * *

Хурам Хасане проснулся в отличном настроении: вчера состоялся совет директоров его концерна. Совет прошел без всяких треволнений, а могло быть иначе: сведущие люди сообщали, что конкурирующая сеть «Минц» вела приватные переговоры с некоторыми членами его совета, пытаясь склонить их к действиям против Хурама. Хасане, естественно, предпринял контрмеры — тоже негласно, — но на вчерашний совет шел внутренне напряженным, мало ли что? Но все обошлось… Пока.

Хурам ни минуты не заблуждался относительно того, что стабильно в этом мире, а что переменно. Да, все они, члены совета, сидели вчера смирно, как овечки, и дружно голосовали… И выступали — совершенно не по делу, но зато уж как подобострастно. Поистине, Америка — великая страна: тысячи обликов у нее, тысячи стран сокрыто в ней одной. Вот они сидели все вместе вчера на этом совете — англосаксы, евреи, армяне, персы. А прокрутить для кого‑то запись вчерашнего действа — Ближний Восток, да и только… Медоточивые речи, масленые улыбки.

Как будто он, Хурам, не знает, чего от них можно и нужно ждать в действительности — от всех вместе и от каждого в отдельности.

Хасане вытянулся на спине и произнес строки утренней молитвы « Аль‑Каусар»: «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Тебе дарован Аль‑Каусар, бесчисленные блага на земле и на небе… Посему совершай намаз ради своего Господа и приноси жертву. Воистину, твой ненавистник сам окажется посрамленным…»

Эти слова были, так сказать, личной молитвой Хурама, помимо пяти положенных — на коврике, простираясь ниц, обращаясь лицом к Каабе. Впрочем, будучи человеком современным, Хасане далеко не всегда строго соблюдал требуемые формальности.

«У меня с Ним, — говорил он, поднимая глаза, — свои отношения. И в них никому не позволено вмешиваться».

И это были не просто слова — Хасане на деле был достаточно умен, чтобы осознавать свою и всеобщую ничтожность перед лицом Всевышнего и понимать, насколько хрупок и неверен окружающий мир, который выглядит таким прочным и непоколебимым.

Империи, что всем внушают страх,

Дворцы и монументы — станут прах…

Хайям — великий поэт, математик и астроном, его рубаи не раз помогали Хасане в самые сложные часы его жизни. Но — великий Восток! — твоя мудрость поистине переживает века — Хасане ни в чем не был упертым ортодоксом и житейский здравый смысл ценил превыше всего.

Он щедро жертвовал деньги на мечеть, но когда один из новых служителей, еще толком не понимавший, с кем имеет дело, мягко упрекнул Хурама за то, что он нечасто посещает храм, тот, не задумываясь, процитировал неопытному мулле своего любимого Хайяма:

Хотя в мечеть по зову я пришел,

Не для божественного слова я пришел.

Я здесь однажды коврик утащил,

Истерся он — и снова я пришел!

И, глядя снисходительно на обомлевшего муллу, заключил:

— Веру надо воспитывать в молодежи, веру! — И ушел, оставив священнослужителя в недоумении.

…Итак, Хасане проснулся в добром настроении после удачного вчерашнего дня. Но это не все — и сегодняшняя ночь выдалась спокойной. Улегшись в свои обычные двенадцать, он проспал без перерыва до семи тридцати — а это теперь, с возрастом, случалось, увы, нечасто…

Но и это еще не все — день впереди предстоял беззаботный и даже приятный. Хасане любил субботу. Нет, не по религиозным соображениям — к еврейской религии он отношения не имел, а к евреям относился доброжелательно, но сдержанно…