Тень Каравеллы

Ждать — это слишком тошно. Может быть, представление не такое уж длинное.

Ему повезло: еще издалека он увидел в окне Владькиной квартиры свет. Неяркий свет зеленого абажура. Генка взбежал на второй этаж и коротко надавил кнопку, похожую на рыбий глаз.

Дверь открыл Владик. Он не удивился. Сказал:

— Заходи.

— Скучно что-то, — объяснил Генка. — Я ходил-бродил… Смотрю, окошко светится, значит, ты дома. А я думал, что цирк еще не кончился.

— Не пошел я в цирк, — сказал Владик. — Что там хорошего? Там фонари жгучие, смотреть больно. Да еще места на самой верхотуре. Папа последние три билета купил. Они с Илькой ушли. Может быть, Тамару Васильевну по дороге уговорили, не знаю.

Генке показалось, что зеленый свет лампы стал праздничным и ярким.

Они сели рядом на узкую Владькину кушетку.

— Завтра еще посохнет — и порядок, — сказал Генка про лодку.

— Скорей бы, — сказал Владик и улыбнулся.

Но слова его и улыбка были скучноватыми. Это снова встревожило Генку.

— Читаешь? — он кивнул на книгу, которая лежала у лампы.

— Учебник. «Природоведение». Чепуха такая, а надо все равно читать. Перед школой спросят.

Генка вдруг подумал, что даже не знает толком, как у Владьки дела с занятиями. Ему ведь придется сдавать за четвертый класс. Надо было спросить об этом хотя бы сейчас. Но Генка посмотрел на Владика и понял, что он думает совсем не про школу.

Тогда Генка спросил напрямик:

— А правда, почему не пошел в цирк?

Владик поднялся и отошел к столу.

— Письмо хотел написать, — сказал он, не обернувшись. — От матери письмо пришло. — Он зашелестел на столе бумагой. — Раньше она папе писала, а в этот раз прислала мне.

Вот оно что!

— А ты? — вырвалось у Генки.

— Не знаю… — почти шепотом сказал Владик.

Генке показалось, что он сдерживает слезы и поэтому боится обернуться.

— Брось ты, — неловко сказал Генка. Подошел и встал рядом.

Но Владик не собирался плакать, лицо его было спокойным, только невеселым.

— Ты бы с отцом поговорил, — посоветовал Генка.

— Нет. Я ему про письмо не скажу. Я ведь знаю, что написать. Только не знаю как. Всего два слова получается: «Не надо, не приезжай».

— Тогда и напиши эти два слова, — сказал Генка.

— Напишу.

Он прикрыл вдруг один глаз ладонью и повернул лицо к абажуру.

— Ты что? — испугался Генка.

— Ты знаешь, Гена, я, кажется, вижу свет. Вторым глазом. Я уже несколько раз замечал. Если на яркий свет смотрю, то не вижу, а если на такой, на зеленый, будто что-то светлеет. Думаешь, вру, да?

— Ничего я не думаю. Надо врачам сказать.

— Я еще проверю сначала.

— А вдруг это нельзя? Может, опасно?

— Я же не здоровый глаз проверяю.

— Владька! — в сердцах сказал Генка. — Ты стал дурной, как Илька. Глаза не бережешь, по обрывам скачешь…

Владик медленно покрутил головой.

— Глаза я очень берегу. А по обрыву мы не скакали. Мы с Илькой надпись на камне делали. «Яшка Воробьев».

— Зачем?

— Так, — сказал Владик. — Просто надпись… Мне папа рассказывал, что если рыбаки в море гибнут, их имена выбивают на скалах.

— Это я знаю, — тихо сказал Генка. — А почему меня не позвали?

— Илька хотел, чтобы ты удивился.

— Удивился… — с усмешкой повторил Генка. — Козел.

Владик подпрыгнул и сел на стол, закрыв спиной лампу. Генка почти не видел в тени его лица.

— Знаешь, Гена, с Илькой история получается, — как-то нерешительно начал Владик. — Тамара Васильевна хочет на август в пионерский лагерь ехать работать. У нее отпуск в августе, а она отдыхать дома не будет, там врачом поработает одну смену. Говорит, что все-таки лишние деньги. Ильке на зиму пальто нужно да костюм…

— Ну и что?

— А Илька с ней должен ехать.

— А ты с отцом — к морю, — печально сказал Генка. — А Шурка где-то атомы изучает. Один я на нашем фрегате останусь. Боцман, лоцман и капитан. Подамся в пираты.

Владик помолчал. Потом сообщил:

— Илька в лагерь не хочет.

— Конечно. В лагере-то режим. Не поскачешь.

— Он не скакать, а плавать хочет на «Африке». А Тамара Васильевна боится, что наша посудина ко дну пойдет. Вместе с нами.

— Может, и пойдет, — мрачно согласился Генка.

— Мы с папой посоветовались… Знаешь, Гена, мы его, наверно, с собой возьмем в Одессу.

— Да? — сказал Генка.

— Ты как думаешь?

— Я? А что мне-то думать?

— Ну, насчет этого дела.

Генка усмехнулся:

— Ты будто разрешения у меня спрашиваешь… Что я думаю? Илька от радости лопнет, вот что будет.

В самом деле, Илька одуреет от радости, когда узнает. Это ведь не лагерь с дачками у мелководного пруда, а Одесса. Там ему хорошо будет. И Владьке будет хорошо. Им обоим.

Владик предупредил:

— Ты только не говори ему пока. Это еще не точно.

— А чего я буду говорить? Это ваше дело… Я, Владька, пойду. Дома ждут.

— Иди, — вздохнул Владик. — Я письмо писать буду.

Никто Генку дома не ждал. Привыкли, что он часто гуляет допоздна. Каникулы. Разве что бабушка поворчит для порядка.

Генка не пошел домой. Ему захотелось посмотреть, что за надпись сделали Илька и Владик. Он знал, что увидит ее. Вечера и ночи в июне светлые, заря скользит по северному горизонту, не сгорая до конца. Кроме того, там всегда бил прожектор, высвечивая Монахов мыс.