Тень мачехи (СИ)

— Мне страшно, потому что я знаю: Пандора украла у меня мать. Превратила во что-то… забрала куда-то… И ветер этот, который всё время начинает дуть в лицо и приносит это слово — как будто он тоже виноват, он был там… И в то же время мать со мной, она есть и никуда не пропала… Но она другая. Как будто была у меня мама — хорошая, добрая, терпеливая, а потом ее подменили. И стала та, которая у меня сейчас. И она меня не любит, а я в ней ищу ту, которая любила когда-то. Которая раньше была. Всё время ищу, ищу…

— Где? — спросила Нестеренко.

— Там… Я не знаю… — Татьяна мотнула головой. — Бред какой-то! Я говорю, как сумасшедшая.

— Иногда самые сумасшедшие мысли — истинны, — заметила Нестеренко.

— Разобраться бы еще, где здравая мысль, а где нет, — горько сказала Таня.

— А вы не думайте об этом. Зачем? Наша психика — очень гибкая вещь, порой она так причудливо трансформирует реальность, что она начинает казаться бредом. Отпустите свои мысли. Попробуйте еще поговорить о Пандоре. Ведь она — это страх, получивший конкретный облик. Говоря о нем, вы рано или поздно вспомните тот самый травматический опыт, который пережили.

Но Таня не могла — перед ней будто стена встала. Серая глухая стена, бесконечно длинная и невероятно высокая: не обойти, не перелезть. Толстенная — не пробиться. Мучительно скривившись, она подняла взгляд на психоаналитика:

— Я не могу. Но очень хочу. Давайте продолжим! Я не знаю, как, но мне нужно продолжить!

Нестеренко понимающе кивнула:

— Давайте попытаемся с другой стороны. Помните, вы писали о маминой тишине? Что в ней всё превращалось в пластик — и цветы. Вы говорили, пластиковые цветы лежали на ящике, и что отец «потащил ящик на небо». Что это значит? Что за ящик и почему — на небо?

— Ну, просто — понёс наверх. А про ящик ничего не могу вспомнить — какой он был, что в нем… — Татьяна поморщилась, как от боли. — И что за ящик вообще, может, это и не ящик вовсе, а, к примеру, чемодан или коробка.

— А куда — наверх?

— Как будто по лестнице.

Психоаналитик молчала, терпеливо ожидая продолжения. Но Татьяна больше не смогла ничего сказать.

— Ну, хорошо, — сдалась Нестеренко. — Возможно, потом всплывет что-то ещё.

Татьяна покорно вздохнула и, помедлив, призналась:

— Мне кажется, я не могу как следует сосредоточиться, потому что сегодня меня гораздо больше волнует Вика, чем ситуация с Пандорой. Я не знаю, как поступить. Мне очень хочется заботиться об этой девочке, помогать ее бабушке… Но что делать, чтобы не привязаться — настраивать себя, напоминать, что девочка чужая?

— Вы не сможете не привязаться, — покачала головой Нестеренко, — и будете отвергнуты. Ведь это уже заложено в ситуации, когда ребенок не ваш и никогда не станет вашим. А вот будет ли болезненной утрата ребенка, зависит только от вас. Если вы морально подготовитесь к ней, примете решение не страдать, примете мысль о том, что это просто чей-то ребенок, и его можно не делать смыслом вашей жизни — то сумеете отпустить, когда придет срок.

— Я поняла, — сказала Татьяна. — Как говорится, если не можешь изменить ситуацию — измени своё отношение к ней. Так?

— Так. — Нестеренко улыбнулась. Её взгляд был наполнен искренней симпатией и уважением. — Знаете, Татьяна… Вы молодец. Вы умеете смотреть в глаза своим страхам. И у вас всё получится, вот увидите.

— Вы говорите о Пандоре? — с надеждой спросила Таня.

— Обо всём. Но уверена, что и до Пандоры вы доберетесь. Причем довольно скоро. А насчет Вики — может, в этой семье всё не так плохо, как вам показалось? По крайней мере, они не маргиналы, как Марина.

— Может быть, — задумалась Татьяна. — И отец Вики, возможно, не такой уж монстр.

____________________

* Сублимация — перенаправление энергии на достижение социально одобряемых результатов (творчество, успех, и т.п.). Защитный механизм психики, позволяющий снять внутреннее напряжение, вызванное травматическими переживаниями.

5

В модном ресторане, куда Волегова пригласили отпраздновать окончание выборов, всё оказалось чересчур: изобильная отделка, театральные жесты официантов, нарочитый авангардизм музыкальных аранжировок. Длинный, уставленный кушаньями стол, за который уселись расфранченные гости, явно старались сделать чересчур эффектным: только со своего места Сергей от нечего делать насчитал восемь видов изысканных блюд. Запеченная кабанятина, лососевый террин, жареные гребешки, перепелиные яйца в панировке, салаты, закуски — вызов для гурмана, испытание для желудка. Всё торжественно, празднично… Но той самой каплей дёгтя ползла по накрахмаленной салфетке, лежащей у прибора Волегова, жирная черная муха. Откуда она в конце марта, да не где-нибудь, а в элитной едальне? Волегов брезгливо скривился: представилось, как мушиные лапки оставляют на белом невидимые точки заразного, болезнетворного следа. Подняв руку, щелкнул пальцами, подзывая официанта. Тот, склонившись, забрал салфетку, нелепо замахал руками — и муха унеслась рваными зигзагами, гудя, как подбитый истребитель.