Тень мачехи (СИ)

Вот оно. Случилось. Волегов ощутил, как удовлетворение наполняет едким жаром множество дней, живущих в памяти — школьные, когда приходилось драться с задирами-старшеклассниками; семейные, когда издевки брата и равнодушие отца вынуждали сбегать из дома; московские, в самом их начале — когда он был никем для этого города и его людей. И, отдельно хранящийся, ранящий непониманием и болью — день, когда ушла мать. Вмиг представилось будущее, ради которого работал, врал, перешагивал через принципы: он в депутатском кресле, на страницах газет, в телевизионных студиях… А они, все они, видят и покаянно чешут головы: «М-да, недооценили, поспешили отвернуться, а Серёга-то вон какой фигурой стал — можно сказать, российского масштаба! Эх, знать бы раньше!»

— Спасибо, Игорь Игоревич! — важно кивнул он. — Не подведу.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — широко улыбнулся Слотвицкий, но глаза его остались жесткими и внимательными, будто зрело в них предупреждение: подведешь — пеняй на себя, всего, что смог, лишишься.

— Вы уж меня простите, вынужден откланяться, — с фальшивой грустью сказал Сергей. — Супругу из лейпцигской клиники выписывают, а я обещал забрать. Сами понимаете, самолет ждать не будет.

— Здоровья! Здоровья ей! — затараторил Слотвицкий, упёршись рукой в верх выпирающего пуза — будто бы к сердцу хотел прижать, желая подчеркнуть искренность, но сердца не нашел и прижал к желудку. — А вам — на посошок!

Плеснул в рюмки, поднял одну, приглашая. Волегов двинул навстречу свою, стекло тонко звякнуло. Коньяк мягко прокатился по горлу, впитываясь-испаряясь по пути, и только потом обжег — в неожиданно терпком послевкусии.

— Удачи, Сергей Ольгердович, а супруге — большой привет! — напутствие Горе Горевича прозвучало дежурно, ведь кто-то уже подошел с другого края, и с ним тоже нужно было решать дела… Волегов обрадовался, что удалось отделаться так быстро, и, взяв в гардеробе свой тёмно-кофейный плащ, вышел на улицу.

Москва шумела: по мокрому асфальту шуршали колеса, перекрикивались автомобильные гудки, из динамиков соседнего ресторана лился неспешный джаз. Пешеходы жались к стенам домов, опасаясь грязных луж, вспархивающих из-под машин. Дробили уличный гул каблуками, прятали носы в шарфах, спасаясь от земляного запаха грязных улиц, несли над собой зонты, распяленные на проволочных звездах. Дождь ни за кем не гнался, капал лениво, мелко — будто недовольный отпускник, вызванный на одну смену вместо подуставшего за зиму снегопада. Странная была зима в этом году, и весна странная — да и весь год, если разобраться…

Сергей нырнул в переход, пробрался между ларьков, нищих и музыкантов и снова шагнул на ступени. Поднимался, словно в серое небо шел — но иллюзия растаяла быстро, растворилась в городе. Волегов дошел до казенной машины, ждавшей на стоянке. Увидев в окне задранный профиль водителя, постучал по стеклу: тот недовольно приоткрыл глаз, покосился — и, окончательно проснувшись, щелкнул замком. Только забравшись в машину, Волегов понял, как продрог.

— Ты, Михалыч, вечно жить собрался? Для этого себя в холоде держишь? — поддел он. — Печку включи. И в аэропорт, регистрация через два часа. Успеем?

— Должны, — кивнул водитель, разворачивая машину. Флегма. Но это и хорошо — не обидчивый, и разговорами не отвлекает.

После беседы со Слотвицким Сергею хотелось побыть в тишине, обдумать всё, наслаждаясь. Он получит власть, а вместе с ней придёт почёт, новые связи и новые деньги. В принципе, можно будет даже уйти из министерства — а что, засиделся он в своём кресле, тесновато уже и скучно. Надо расти. Может быть, и в Госдуму дальше… Почему нет? Стартовая площадка отличная. У него прекрасная деловая репутация, он идеальный семьянин, помогает бедным… «Ага, дочери своей помог с операцией, вот уж заслуга, достойная депутата!» — издевательски хмыкнул внутри чей-то голос: будто черт заговорил, кривляясь и паясничая. Кровь мгновенно прилила к щекам, и Сергей зло оборвал мерзкое чертово хихиканье, повторяя заученное: я её не бросил, так было нужно, я всё делаю ради Вики и Анюты! Но настроение испортилось, полезли в голову мерзкие мысли: трус и подлец, избавился от ребенка, отказался публично, свекрови и жене не признался… Кто знает, сколько еще грехов попадёт в этот позорный список, пока он будет лезть на вершину власти?

Рука сама потянулась к телефону. Волегов набрал номер Натальи и невольно отпрянул от трубки, когда из неё вырвалась какофония звуков: музыка — оглушающее тыц-тыц, мужской гогот и бабий визг, а еще нетвердый, хмельной голос:

— Какие лю-юди! Вспо-омнил обо мне, милый?

— Ты что, пьяна? Где Вика? — разозлился Волегов.

— А то ты не знаешь, где твоя дочь живет? — Наталья глупо захихикала и пропела. — Жи-ли у бабу-уси Ви-ка и Нату-уся!

Её голос зазвучал зло, с нескрываемым презрением:

— Потому что папочке понадобилось от дочи избавиться. А папочка у нас такой — чего хочет, то и делает. И срать ему на других! Даже на любимого ребенка — нас-рать!

— Ты обалдела? — оторопел Волегов. — Опять бросила Вику на няню и бабушку?