Тень мачехи (СИ)

— Не смей! — он побледнел, тяжело двинув челюстью. Но Наталья не собиралась останавливаться. Ей стало плевать на всё, кроме того, что этой его жене, которой итак досталось самое лучшее — влиятельный муж, обеспеченная жизнь, сценическая слава — ещё и подарят ребенка. Дочку, которую она, Наталья, выносила и родила. Ради которой мучилась, пряталась, терпела придирки! Это что? Это — справедливость? Или он так решил её наказать? Или просто переступает через неё, как через кусок дерьма? Но ведь она живой человек!

— Ты… да я даже не знаю, как тебя назвать! Ты больной, Волегов! Ты редкостный придурок! Ты что думаешь — я бантик тебе принесу, перевязать ребенка? Забирайте, папаша, порадуйте жену, только пройдите через кассу… Ты так обо мне думаешь? Да я сдохну, а этой… этой… инвалидке твоей Вику не отдам! Да я лучше…

Он быстро шагнул к ней и зашипел прямо в лицо:

— Закрой свой поганый рот! Не смей так говорить о моей жене! Вообще не смей о ней говорить!

Она задохнулась от страха, смотрела на него снизу вверх, а его лицо — красное, бешеное, безумное — горело над ней, раскалённое ненавистью. Но её ненависть была сильнее.

— А я скажу, скажу тебе! — закричала она. — Ты всех предал! Ты предал свою жену, когда таскался по бабам, потому что она не могла удовлетворить тебя! А потом предал свою дочь, ты помнишь?… При всех сказал, что это не твой ребенок! Ты, ты это сказал! А сейчас ты предаешь меня, мать своей дочери — а ведь ты умолял меня родить, обещал, что будешь о нас заботиться!

— Я выполнил обещание! Но если бы я знал, что ты окажешься такой хреновой матерью, никогда бы не заключил с тобой сделку!

— Сделку? Очнись, речь о человеке! О ребёнке, ты, мерзкий потный урод!

Волегов на мгновение застыл, тяжело дыша — а потом отстранился. И она увидела, что он опустил занесённую для удара руку.

— Не забывай, с кем разговариваешь, — холодно сказал Сергей.

Распрямился во весь рост, двинул плечами, будто стряхивая что-то. Пошел к двери. И обернулся лишь на пороге.

— У тебя есть неделя, — сказал он. — Подумай. Ты можешь отдать мне девочку, взять свои деньги, и мы разойдёмся с миром. Или же я заберу её сам, а ты ничего не получишь.

А когда входная дверь хлопнула, Наталья поднялась с кровати, прошла на кухню — злая, стремительная, с высоко поднятой головой и сухими глазами, горящими от невыплаканных слёз — и, засмеявшись чему-то, налила себе полный бокал коньяка.

11

Хозяин ювелирной лавки — толстоносый грек в накрахмаленной рубашке и плюшевой бабочке — держал браслет на весу, подняв его за круглый хвостик застёжки. И казалось — густое красное вино стекает с его пальцев, застывая каплями в тонких серебристых нитях.

— Белое золото и красный корунд, — сказал он. — Владелец этого камня никогда не увидит кошмарных снов.

Волегов сунул руку под эту серебристо-рубиновую струйку, и она легла на его пальцы, изогнулась живой змейкой. Карминовая роскошь, так подходящая к черным, цвета южной ночи, Анютиным волосам.

— А есть ли к нему компаньон? — спросил он. — Серьги, кулон… Может быть, кольцо?

— Есть ожерелье того же плетения, но с гиацинтом, — засуетился ювелир. — С красным гиацинтом. Императорский камень, я покажу, и вы сами увидите…

Он вынул бархатный футляр — почему-то из-под прилавка, как контрабанду, и Сергею на миг показалось, что сейчас опустятся шторы, погаснет верхний свет, и табличка на двери перевернется приглашающим «Open» вовнутрь. А грек зашепчет — яростно и глухо: «Такой же носила Мария-Антуанетта, редкий случай, что он попал к нам, берите, второго такого не будет!»

Но обыденность, как всегда, восторжествовала.

— Только сегодня получили, ещё не успели выложить на витрину, — пояснил ювелир. И отщелкнул замочек футляра. По черному бархату, будто заря взошла, заиграли карминовые всполохи: свет отражался от камней — крупных и плоских, как половинки виноградин. Опутавшие их белые металлические нити переплетались небрежно и бессистемно, но в том-то и была прелесть: тщательно продуманный хаос — тоже искусство.

— Покупаю, — коротко кивнул Волегов.

Как всегда, когда речь шла о чем-то для Анюты, он даже не спросил цену. Но уже потом, второй раз за день проехав через весь Новороссийск, чтобы оказаться в аэропорту, уже усевшись в кресло самолёта и даже пристегнув ремень — сегодня Волегов летел общим рейсом, как рядовой пассажир — он вынул из небольшой дорожной сумки оба футляра. Раскрыл и замер над ними, залюбовавшись переплетением оправы и огранкой камней, мерцающих алыми переливами.

У Земли тоже есть кровь. Как у людей.

«А родная кровь, неродная… всё-таки родство не только в ней, — думал Волегов. — Людей любовь роднит, дружба, да и жизнь, которая проверяет. Так люди, даже не подозревавшие друг о друге, встречаются — и до конца жизни уже не могут порознь. У нас с Анютой так. А Вика? Человек, которого не было. Который появился на свет из-за меня. И теперь я люблю его так, как только могу любить».