Тень мачехи (СИ)

«А я-то себя за это прощу? — тоскливо подумала Таня. — Ведь я-то всегда буду помнить, что эта минута — была! Потому что когда надеешься забыть, вспоминаешь всё до мелочей. Вот и я — буду прокручивать это в голове бессчетное количество раз, и буду стыдиться себя, и жалеть того, что сделала. А главное — того, что не сделала…»

Она закрыла мокрое лицо ладонями, но стыд прожигал кожу, пламенел на щеках, будто пятна проказы. «Я не могу, не могу так рисковать! — прошептала Таня, будто оправдываясь. — Я всегда уважала закон. Да, я немного нарушала его, когда вела бизнес: занижала прибыль, чтобы платить меньше налогов, хитрила, ведь иначе было не выжить. Но когда речь шла о людях — всегда была законопослушной, правильной. И знала, что нельзя просто взять и забрать себе чужого ребенка. А Вика — чужая. Чужая!»

Она решительно тряхнула головой и утёрла глаза — резкими, рваными движениями. Решение принято. Всё. Надо успокоиться. Её долг — дождаться. Звонка из больницы. И возвращения Натальи.

Жутко захотелось выпить, и она поднялась, зашарила по шкафам. Нашла открытую бутылку виски, отвернула пробку, поднесла ко рту — плевать, что не из стакана, на всё плевать, когда чувствуешь себя подлой, никчёмной, мерзкой! Вжалась губами в холодное горьковатое стекло…

И поставила бутылку на стол, не сделав глотка.

Ледяная, клокочущая ярость поднялась внутри. Да как она вообще могла раздумывать, забирать ли Вику? Для неё ведь нет чужих детей! Бросила бы она своего? Конечно, нет! Так почему бросает этого? Малыша, которому больше некому помочь?

«Плевать на всё, как-нибудь выкручусь, — решила она, и пошла в детскую, чтобы собрать Викины вещи. — Ну не могу я оставить Вику! Мы уедем, дождемся Волегова — пусть он забирает дочь. Он же любит её, и человек неплохой — уж в этом-то я успела убедиться. И умный. Надеюсь, он сможет понять, что я не украла её, а просто пыталась уберечь. А не поймёт — что ж, значит, и у меня есть судьба, которую не изменишь».

____________________

*Canada’s Cup 2012 — парусная регата, проводится среди экипажей яхт-клубов, расположенных на Великих Озёрах.

16

Сидя в скромном гостиничном номере, больше похожем на комнату в общаге — две кровати возле стен, небольшой стол между ними, допотопный телевизор на тумбочке — Залесский и Андрей Кузьменко играли в шахматы. Шла восьмая партия, когда позвонила Алёна.

— Да, это Егор, — сказал Кузьменко, подмигнув Залесскому. — Отлично! Конечно, я вас жду, и книга с собой. Подъезжайте к гостинице «Кубанская казачка», адрес я вам сейчас эсэмэской сброшу. Здесь кафе в соседнем здании, я буду ждать вас там. Нет, это не в центре, это Кировский район. А, вы в Советском? Значит, примерно через час с учетом пробок. Хорошо, я скоро туда спущусь и буду вас ждать.

— А чего ты не сказал ей «Respice finem», что означает «Подумай, чем это может кончиться»? — усмехнулся Залесский, когда Андрей повесил трубку.

— Я по легенде латыни не знаю, — улыбнулся Кузьменко. — Звони давай операм, пусть потягиваются.

— Нет, я всё переиграл, — покачал головой Залесский. — Решил нарушить правила этикета. Мы не будем представляться этой благородной даме. Лучше пусть она примет нас за бандитов. Как я понял, с ними она сталкивалась не раз. И знает, что такая встреча может кончиться хуже, чем свидание с полицией, и тем более — с частными адвокатами. Надеюсь, Леднёва перепугается и всё расскажет. Но если заартачится, я её по гражданскому аресту возьму.

— А если сразу сдаст Демидова?

— Как только найду его, мы отпустим Леднёву, — ответил адвокат. — Она же, в общем-то, ничего плохого не делала. Может, даже не знает о том, что он натворил. А вот к Демидову я обязательно вызову оперов. Позабочусь, чтобы посадили его, и надолго.

— Dura lex, sed lex, — прокомментировал Кузьма, поглаживая живот, — что означает: «Закон суров, но это закон».

— Забудь латынь! — улыбнулся Юрий. — И давай уже, вживайся в роль строителя-кладоискателя.

Через полчаса Кузьменко сидел за столиком кафе. Это место они выбрали специально: одна стена полностью стеклянная, можно спокойно наблюдать из машины за тем, что происходит внутри. Залесский сидел напротив кафе во взятой напрокат серой «десятке» — старенькой, неприметной, но имеющей одно важное достоинство: тонировку на стёклах. Смотрел, как к Кузьме подошел официант, как Андрей отрицательно помотал головой, отказываясь от заказа, как в ожидании встречи вертел в руках красную пластиковую салфетницу. На столе перед ним лежал большой сверток: завёрнутое в пакет издание «Русские передвижники. Шедевры живописи» — книга почти того же размера, что и Библия Гуттенберга: тридцать сантиметров в ширину и сорок пять в высоту. А разворачивать её Кузьма не будет — незачем.