Тень Мануила

Из всех ныне живущих людей о вилле Кареджи больше Виченце Бали вряд ли кто-то знал. Он мог рассказать буквально все о каждой имеющейся здесь комнате, о каждом чердаке и подвале, о каждой потайной двери, о каждой трещине в стене и каждой неровности пола. Он мог часами говорить об архитектурных особенностях позднероманского стиля, но самой излюбленной его темой была сама Платоновская Академия, которую он горячо и искренне хотел возродить сразу после того, как закончится реставрация виллы. Кажется, он защитил (или, возможно, только собирался защитить) целую диссертацию о неоплатонизме, но, отчего-то не найдя себя в научном мире, решил посвятить свою жизнь служению одной из первых Платоновских Академий как месту.

Виченце обнаруживал некоторое сходство с Сандро Боттичелли, если верить его автопортрету, оставленному на «Поклонении волхвов». Копия этой картины висела на вилле, и мне несколько раз приходила в голову идея об их возможном дальнем родстве, а временами – о неприкаянной душе великого художника, вновь обретшего плоть в наши дни.

По крайней мере, Виченце обладал весьма похожими пухлыми губами и густой вьющейся шевелюрой, но больше всего наталкивал на размышления об их сходстве холодный надменный взгляд, каким, судя по картине, мог смерить собеседника Боттичелли.

С Виченце у нас несколько раз случались интересные диалоги, но ближе к концу разговора его всегда заносило на тему того, что он сам называл «новым Возрождением». Притом хотел он возродить не внешний облик античности, а сами по себе языческие культы. И любил он подолгу рассуждать о том, как прекрасно было бы, если бы на Капитолийском холме построить новый действующий храм Юпитера, а в Пантеоне проводить службы всем римским богам. Идея эта показалась вначале интересной и неординарной, потом оригинальной, но, повторенная в третий раз, она прозвучала до того странно, что, выслушав ее, затевать новых разговоров по поводу философии Возрождения с Виченце мне уже совершенно не хотелось.

И вот в какой-то момент, обнаружив, что я прочитал уже все книги, казавшиеся мне интересными, и совершенно потерял интерес к тому, чтобы рассказывать очередным заплутавшим пенсионерам всю эту муру про Платоновскую Академию, вместо того чтобы просто показать им, где здесь туалет, я решил, что мне пора поговорить с Виченце и двигаться дальше.

– Ну что ж, Леон, – сказал он, принимая все мои доводы, – этого стоило ожидать. Хотя Вы очень нравитесь мне как историк, стоит признать, что здесь такие специалисты, как Вы, долго не задерживаются… – Он произнес это таким тоном, как будто снова собирался завести свой любимый разговор о постройке нового храма Юпитера в Риме, и я уже было собрался слушать его очередной длинный и скучный монолог на эту тему, но его не последовало, и вместо этого Виченце встал и сделал несколько шагов по кабинету. Единственным, что Виченце присовокупил к своему «ну что ж», был лишь короткий пассаж о том, как ему грустно, что бороться за реставрацию виллы приходится практически в одиночку.

Мне стало искренне его жаль: ведь было совершенно ясно и то, что лучше него с задачей привлечения средств на реставрацию никто не справится, и то, что, кроме него самого, в ней, похоже, никто не был заинтересован. Виченце отпустил меня с миром, пожелав мне удачи и пожав на прощание руку, словом, сделал все так, что я уехал с прекрасной, но порядком надоевшей мне виллы с чистым сердцем.

И вот через несколько дней, преодолев немалое расстояние на скоростном поезде, я сидел в симпатичном статусном кабинете, хозяином которого был человек, распорядившийся моей дальнейшей судьбой. Кабинет его казался хоть и по-милански чопорным, но обжитым, желающим казаться уютным: кожаные кресла, стол с ворохом бумаг, большие окна, выходящие на Виа Сильвестрино, изящная кофемашина красного цвета в углу, отстраненно смотрящая вдаль пустыми глазами репродукция Модильяни.

– Леон, – обратился ко мне хозяин кабинета, – я прекрасно понимаю, что для такого специалиста, как Вы, вилла Кареджи кажется довольно скучным местом для работы. Но, кажется, прямо сейчас… у нас нет для Вас другого подходящего места…

В тишине кабинета было слышно, как за окном шуршат по брусчатке машины, где-то нервно дребезжит по рельсам оранжевый трамвай, город погружался в ранние весенние сумерки, и я, в общем-то, собирался принять неприятный факт того, что мне прямо сейчас укажут на дверь, но после взятой паузы он продолжал в совершенно другом ключе:

– Если только не…

– Если только не что? – без особой надежды спросил я.

– Послушайте, Леон, Вы, кажется, пишете диссертацию не совсем на тему Итальянского Возрождения?

– Да, это верно…

– Кажется, Ваша диссертация касается…

– Истории Византии, – вывел я директора школы из затруднительного положения.

– Кхм, да-да, вот именно… Византии… Византии… М-м-м, ну, так вот… У нас для Вас есть одно место, но оно… как бы Вам это сказать, не в Италии.