Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Иван Паскевич говорил и писал преимущественно по-французски, служил России и был окружен в основном русскими и немцами. Мог ли князь Варшавский остаться малороссиянином? Национальная идентичность формируется в детстве, а Паскевич до двенадцати лет жил в Полтаве. Он не забывал Малороссию, приезжал на Полтавщину отдыхать, слыл «большим любителем» малороссийских «анекдотов, борща, вареников и других украинских лакомств»[975]. Его «правой рукой» в Царстве Польском одно время был Андрей Яковлевич Стороженко, «главный директор правительственной комиссии внутренних и духовных дел». По словам Кулиша, Стороженко «втирался в дружбу к графу[976] с помощью того украинского веселого балагурства, которое еще при российских императрицах “выводило в люди” многих наших земляков»[977]. Однако эти «веселые балагуры» не проявили ни малейшего сочувствия Кирилло-Мефодиевскому братству. Службу государю (а может быть, и не одному лишь государю, но и России и русскому народу) они ставили неизмеримо выше малороссийского патриотизма. Украина была для них в лучшем случае «малой родиной», а национализм подменялся любовью к вареникам и галушкам. Не случайно молодые украинские националисты называли того же Паскевича «сатрапом»[978]. Он и в самом деле был сатрапом даже в первоначальном, древнеперсидском смысле слова, так как управлял сравнительно отдаленной провинцией. На фоне Паскевича и Стороженко Трощинский казался едва ли не героем, ведь он не только читал написанную на «мужичьем» языке «Энеиду» Ивана Котляревского, но и пел песню, будто бы сочиненную самим Мазепой. Но Трощинский вообще отличался смелостью и независимостью[979].

Со временем высокопоставленные малороссияне утрачивали даже следы своей национальности. Виктор Павлович Кочубей родился в Диканьке, в Диканьку же уехал, когда попал в опалу при императоре Павле I. Его матерью была Ульяна Андреевна Безбородко, сестра екатерининского вельможи. Но воспитывался Виктор Кочубей преимущественно за границей, долго жил в Европе. В его петербургском доме бывал и Гоголь, только что прославившийся «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Однако Гоголь был гораздо более украинцем, чем Кочубей. Виктор Павлович однозначно определил собственную национальную принадлежность: «Хотя я по рождению и хохол, но я более русский, чем кто другой и по моим принципам, и по моему состоянию, и по моим привычкам»[980], – писал он малороссийскому губернатору Репнину в октябре 1832 года.

Кочубей женился на русской (Марии Васильчиковой), а их дети стали уже типичными русско-европейскими аристократами. Один, кавалергард в молодости, гофмаршал и действительный тайный советник в почтенные годы, прославился удивительным дворцом на Конногвардейском бульваре, другой стал заурядным дипломатом и знаменитым нумизматом, третий хоть и жил одно время в Диканьке и занимался своими поместьями, однако последние двенадцать лет провел в Ницце.

Слишком близкое знакомство

Малороссию еще в тридцатые – сороковые годы XIX века сравнивали с Шотландией, что много веков существовала отдельно от Англии и даже небезуспешно воевала с англичанами, но в конце концов стала частью Соединенного королевства. Шотландская история теперь давала сюжеты для романов Вальтера Скотта, которого при жизни уже считали классиком европейской литературы. Русский читатель ждал русского Вальтера Скотта, с интересом открывая «Ледяной дом» Лажечникова или «Юрия Милославского» Загоскина. Но вот появилась ранняя, «малороссийская» проза Гоголя, вышла первая редакция «Тараса Бульбы», и казалось, что «наша Шотландия» получила своего певца.

Однако в начале сороковых мода на Малороссию и всё малороссийское прошла, очарование «Миргорода» и «Вечеров на хуторе» сменилось спорами вокруг «Мертвых душ», уже совершенно «великороссийских». Но русская критика не оставила без внимания «Кобзаря», «Гайдамаков» и альманах «Ластiвка» («Ласточка»), собранный Евгением Гребенкой. Малороссийских литераторов хорошо знали русские читатели, ведь многие украинские писатели первой половины XIX века писали и по-русски, и по-малороссийски: Грицко Основьяненко (Григорий Квитка), Евгений Гребенка, Пантелеймон Кулиш и сам Тарас Шевченко, который еще задолго до своих русских повестей дважды пробовал писать поэмы «московской мовой». Хотя уже писатель и критик Осип Сенковский заметил, что «Кобзарь» не имеет отношения к русской литературе, московские славянофилы украинцев считали своими.