Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Украинцы еще при жизни поэта оценили его очень высоко, сравнивали с Мицкевичем и Бёрнсом, но всех превзошел Кулиш, в альманахе «Хата» поставивший Шевченко в ряд с Вальтером Скоттом, Шиллером, Мицкевичем и даже Шекспиром. А вот Костомарову не очень понравился «Кобзарь»: «…сочинитель обладает талантом, вкусом, языком; беден одним – стихом»[1450], – писал он Срезневскому весной 1840 года. Но позднее Костомаров то ли переменил свое мнение, то ли просто подчинил его мнению большинства читающих украинцев. Уже во времена Кирилло-Мефодиевского общества Шевченко был первым поэтом Украины, а в 1861 году Костомаров даже напишет слова, которые лучше всего объяснят феномен Тараса Шевченко: «Шевченко как поэт – это был сам народ, продолжавший свое поэтическое творчество. Песня Шевченко была сама по себе народная песня, только новая, такая песня, какую мог бы запеть теперь целый народ <…> Шевченко был избранник народа в прямом значении этого слова…»[1451]

С «Кобзарем» Шевченко к украинцам вернулась их история, их жизнь, их негодование, их воспоминания, их надежда. Украина как будто увидела в Шевченко свое отражение.

В последние годы жизни Тарас Григорьевич даже приобрел внешность типичного украинского крестьянина. Шевченко времен первого «Кобзаря» – петербургский франт, хорошо одетый, в енотовой шубе, с швейцарскими часами. Шевченко времен третьего, последнего прижизненного издания «Кобзаря» – почти лысый человек, выглядевший в свои сорок семь «дидом», стариком лет семидесяти. Зато именно в это время поэт, по словам Ивана Тургенева, «глядел истым малороссом, хохлом; оставшиеся после него портреты дают вообще верное о нем понятие»[1452].

Взрыв русской ярости

В декабре 1847 года, когда Тарас Шевченко уже отрабатывал ружейные приемы в Орской крепости, самый знаменитый русский критик Николаевской России Виссарион Белинский писал своему коллеге Павлу Васильевичу Анненкову: «…здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому. <…> Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше»[1453].

Слова из письма Анненкову, многократно повторенные биографами, комментаторами, литературоведами, и теперь не оставляют читателя равнодушным.

Белинский был возмущен «пасквилем», который Шевченко написал на императрицу Александру Федоровну. При этом Виссарион Григорьевич честно признавался, что не читал и вообще в глаза не видел этого «пасквиля». Кажется, он так до конца жизни и не увидит, и не услышит поэмы «Сон». И не одного лишь Шевченко ругал Белинский. Кулиш для него «скотина из хохлацких либералов», а украинцы («хохлы») в целом – «бараны», которые «либеральничают во имя галушек и вареников со свиным салом».

В истории России еще настанет время, когда иной литературный критик сможет рецензией отправить писателя в тюрьму или лишить его средств к существованию. Вспомним хотя бы внутреннюю рецензию Корнелия Зелинского на сборник Марины Цветаевой. Но в сталинские времена такая ярость, причем ярость непритворная, искренняя и совершенно бескорыстная, встречалась нечасто. Ярость, не подкрепленная ни страхом, ни деньгами. Белинский в декабре 1847-го ничем не мог навредить Шевченко, да и писал он не рецензию, а всего лишь обычное частное письмо, так что искренность критика несомненна. Нет, эта «ярость таит в себе другое что-то», как писал Лопе де Вега. Как будто украинская литература и украинский язык самим фактом своего существования оскорбляли национальное чувство русского критика.