Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Россети и Гоголь сходились даже в крайностях. Оба со второй половины 1840-х были погружены в мистицизм, доходивший едва ли не до религиозной экзальтации. В Ницце он читал ей Марка Аврелия и выписки из отцов Церкви. Одно время под влиянием Гоголя эта блистательная светская дама переменила свои легкомысленные наряды, одевшись в черное, хотя для траура не было причины. Николай Васильевич, со своей стороны, однажды в Риме, желая понравиться даме, надел свой лучший наряд, какой носил обычно на Пасху: серую шляпу, светло-голубой жилет и панталоны цвета малины со сливками[1512].

Гоголю нравились ее шутки, нередко довольно циничные, на грани приличия. Ивана Аксакова она смущала: «Это не женщина, а просто черт, бес»[1513]. Поведение светской львицы представлялось молодому московскому славянофилу почти неприличным. Ей чрезвычайно нравилась «чудесная гнусность». Между прочим, «чудесная гнусность» – это о фрагменте из «Мертвых душ». Однажды Смирнова заметила: «Они (офицеры в Калуге. – С. Б.), чай, все, как Кувшинников, насчет клубнички!». Сказала это «с хохотом и наслаждением», да еще повторила несколько раз. Заметив, что ее не все поняли, Александра Осиповна развернула «Мертвые души» и прочитала вслух, очевидно, вот эти слова Ноздрева: «Вот, говорит, брат, попользоваться бы насчет клубнички!» – и повалилась со смеху на диван от слов «насчет клубнички»[1514].

Александра Осиповна принадлежала к другому поколению. «В XIX веке поколения обгоняли поколения с удивительной быстротой (особенно в России), – заметила однажды Лидия Яковлевна Гинзбург. – <…> Шестидесятники рассматривали людей 40-х годов как обитателей другого мира»[1515]. Смирнова-Россет прожила жизнь долгую, но время свое пережила. Осталась даже не столько в сороковых, сколько в двадцатых – тридцатых годах. Молодой славянофил просто не мог «наладить себя на ее тон»[1516]. Зато Николай Васильевич Гоголь любил грубоватые, «раблезианские» шутки и, как правило, переходил на украинский: «Это было малороссийское сало, посыпанное крупною аристофановскою солью»[1517].

В низком и высоком, в приземленном и возвышенном их вкусы, взгляды, настроения совпадали. «Любящий без памяти вашу душу»[1518], – подписался Гоголь в одном из писем к Александре Осиповне. «Гоголь при ней (Смирновой-Россет. – С. Б.) совершенно счастлив, она его очень любит, у них есть свой особый мир, так сказать, в котором у них совершенно одинаковые взгляды, понятия, впечатления, язык»[1519], – писала Вера Сергеевна Аксакова своему брату Ивану Сергеевичу 10 марта 1850 года.

Удивительное родство душ, какое редко можно найти даже у супругов. При этом отношения Николая Васильевича и Александры Осиповны были совершенно целомудренными. Впрочем, тема эта, запутанная, загадочная, деликатная, – не для нас. О Гоголе и Смирновой-Россет надо писать другую книгу. Сейчас речь об ином.

Их дружба началась с общей любви к Малороссии. Гоголь и Россети познакомились летом 1831 года в Царском Селе[1520]. Вернувшись в Петербург, он отправил в Царское Село несколько экземпляров только что вышедших из печати «Вечеров на хуторе близ Диканьки»: один – Жуковскому, другой – Пушкину, «третий, с сентиментальною надписью, для Розетти»[1521].

Книга ей чрезвычайно понравилась, в своих воспоминаниях о Гоголе она не преминула написать: «…мы читали с восторгом “Вечера на хуторе близ Диканьки”, и они меня так живо перенесли в великолепную Малороссию. Оставивши еще в детстве этот край, я с необыкновенным чувством прислушивалась ко всему тому, что его напоминало, а “Вечера на хуторе” так ею и дышат»[1522].