Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

В Царстве Польском действовали собственные законы, официальным языком был, разумеется, польский. Была своя, польская, армия, укомплектованная польскими солдатами и офицерами, в том числе и ветеранами наполеоновских войн. Среди них был знаменитый Ян Генрик Домбровский – создатель польских легионов, участник многих войн против России, наполеоновский генерал, в 1812-м героически оборонявший переправу через Березину. Император Александр сделал его генералом от кавалерии (выше – только фельдмаршал) и сенатором Царства Польского. А первым наместником Царства Польского стал Юзеф Зайончек, тоже наполеоновский генерал, потерявший ногу на всё той же Березине. Поразительно, но Россия несколько лет даже содержала армию Царства Польского.

Бюджет Царства Польского долгое время был от общероссийского бюджета отделен. Чеканилась даже собственная монета: серебряные злотые и медные гроши. Их принимали не только в Царстве Польском, но и в западных и юго-западных российских губерниях, то есть в бывших польских «кресах» – окраинах Речи Посполитой, присоединенных к России при Екатерине II. Поляки считали «кресы» своими землями и не представляли без них Польшу. Эти края были населены преимущественно украинцами, белорусами и евреями, но землями владели в основном поляки. Одно время Александр I всерьез собирался присоединить «кресы» к Царству Польскому, но этому категорически воспротивился Николай Михайлович Карамзин, к чьим советам император прислушивался[717].

Польский язык господствовал в делопроизводстве не только Царства Польского, но и почти на всем правобережье Днепра. Вплоть до восстания 1830–1831 годов поляки были полновластными хозяевами своих бывших «кресов». Русских, которые приезжали в Киев, не говоря уж о Волыни и Подолии, поражало полное господство поляков: «…в самой древней российской провинции, Киевской, введены польские суды, статуты и язык»[718]. Киев был еще в начале XIX века небольшим городом, в сущности – местечком, окруженном имениями польской знати[719].

Словом, поляки не считали себя чужаками и оккупантами. Восточные «кресы» были для них своей землей, родиной, где их предки жили даже не десятилетиями – веками. Многие шляхетские фамилии происходили от западнорусских князей и бояр, полонизированных только в конце XVI – начале XVII веков.

Магнаты, паны и подпанки

Жизнь польских панов под властью России была, пожалуй, спокойнее и благополучнее, чем во времена Речи Посполитой. Сильная российская власть не допускала гайдаматчины. Речь Посполитая просто не имела сил, чтобы справиться с большим казачьим восстанием – в Российской же империи крестьянские волнения подавлялись уже в зачаточном состоянии. И русские штыки защищали власть польских панов лучше, чем капризное и малочисленное кварцяное (наемное) войско польских королей.

В конце XVIII – начале XIX веков снова расцветают имения польских магнатов. В 1796 году Станислав Щенсный Потоцкий, хозяин целых уездных городов – Умани, Тульчина и еще 310 различных местечек и сёл[720], решает построить для своей новой жены Софии ландшафтный парк, самый большой в Европе. Потоцкий потратил на строительство фантастическую по тем временам сумму – два миллиона рублей серебром[721]. Через шесть лет под Уманью появится знаменитая Софиевка, которая станет едва ли не главной достопримечательностью всего правобережья Днепра после Киево-Печерской лавры и церквей старого Киева. Темой этого английского парка были «Илиада» и «Одиссея». Посреди украинских степей появились Ионическое море с островом Итака, гроты Венеры и Аполлона, павильон Флоры, реки Стикс, Лета и Ахеронт.

Поэт Станислав Трембицкий, секретарь последнего польского короля Станислава Августа Понятовского, посвятит Софиевке свою поэму. Иван Аксаков считал Софиевку третьим по красоте парком Европы и ставил ее выше Петергофа. Князь Долгорукий отдаст описанию рукотворных чудес Софиевки едва ли не больше места, чем златоглавому Киеву: «Если вы хотите получить справедливое представление о том, что обыкновенно называют полями Елисейскими, земным раем, придите в Софиевку <…> Величественная своею простотою Софиевка приводит в забвение сады Армидские и Вавилонские <…> Войдешь, – и не вышел бы вечно: всё прекрасно, превосходно, божественно! Везде видишь гений вкуса. О! Что может быть равно во вселенной с Софиевкой? Один Эдем, если он есть и на небе»[722].