Тень над скульптурой

В гостиной торшер на двухметровой деревянной ножке – крохотное искусственное солнце за ширмой – отбрасывал темный свет на забитый книжный шкаф. Катаев разместился в темно-зеленом кресле с распластавшейся на коленях книгой. Строптивое чтиво, до последнего упираясь, отказывалось раскрывать затаенные в себе думы. Еще не озвучившая себя, но уже навязчивая, мысль, раздирая сосредоточенность на куски, жужжала вокруг да около… Года летят только вперед – люди не молодеют. Дом пустует, а пустота требует, чтобы ее заполняли любой ерундой, иначе никакого покоя, иначе вечные терзания. Сиди и гадай, чем заполнить пустоту…

Человек без счастья – нет более жалкого существа…

– Человек без счастья… – задумчиво протянул Катаев вслух, отбросив книгу на темно-зеленое сиденье кресла и дойдя до окна, из какого виднелись красивые дома, окруженные ухоженными газонами. Недавняя находка ветхого трактата на веранде осколками битого стекла теперь так бесстыже царапала нутро, разбавляя кровь умопомрачающей тоской.

– Вот и получается, что смысл бытия сводится к поиску счастья. А счастье ведь не призвание, ему не учат, его не передают по наследству, к нему пробираются через тернии, извилистые тропинки правильных и неправильных выборов, но оно из раза в раз избегает все ловушки, уворачивается ото всех ловчих сетей. Импульсивность жизни не создана для мирных штилей, иначе что от нее осталось бы? Затхлость?

Разве может быть счастлив тот, кто задумывается над тем, что такое счастье?

Человеку нужен человек, человеку нужно признание… Человеку вообще нужно слишком многое, и все то, чтобы отбиться от цепких когтей неполноценности, нужно уговорами и угрозами одновременно удерживать подле себя.

Товарищи, связи, знакомые проститутки со своей ненатуральной любовью, а душу все равно ни перед кем не излить. Душу, заключил Катаев, изливают только слабаки.

Недолго думая, он набрал знакомый номер. Помощь обещала примчаться уже через каких-то двадцать минут…

– Разве я не сняла напряжение?

Он вопросительно посмотрел на девушку и, ничего не дожидаясь, отвернул голову. Темно-бордовое свежевыстиранное и тщательно выглаженное постельное белье приятно шуршало, соприкасаясь с обнаженными телами.

– Ну эй!

Она перевернулась и нависла, как молодая луна над небольшим городком, над Александром, с наглостью в ястребиных зенках требуя ответ. Игнорирование словно на полном серьезе оскорбляло ее тонкую женскую натуру. С ее худой шеи, какую окутывали мириады чужих рук, спускался извилистым шлейфом сладковатый аромат духов. Она была ничьей и при этом для всякого желающего, но даже при таком раскладе настоящее имя ее не знала ни одна посторонняя душа.

– Почему ты никогда не называешь свое настоящее имя? – он слегка нахмурился, состроив загадочно-задумчивый вид. – Разве мы играем в молчанку, Люси?

– Потому что…

Обиженно буркнув, она рухнула на спину, раскинув руки по сторонам, словно отдаваясь ласковому солнцу экватора.

– Ну так что? – с тихой настойчивостью в голосе уточнил тот.

– Ответ за ответ? А иначе никак! Кем, как не нами, правит привычка извлекать выгоду из каждого действия, даже самого ничтожного и пустякового, – и она снова перевернулась на живот, играючи касаясь мягкими грудками мужского тела. – Давай на чистоту, тебе со мной скучно?

– Ну, раз ответ за ответ… Так почему ты живешь под псевдонимом?

– А я и не живу под псевдонимом, – с обиженной наглостью фыркнула она. – Это только для работы. Все равно что перчатки врачи надевают. Так и я использую псевдоним, чтобы не запачкать свое истинное я.

– Умно.

– А главное, действенно. Мои коллеги уже с ума посходили, все твердят, что потаскуха-жизнь безвозвратно испорчена и потеряна, а я, как видишь, бодра и весела… Да что об этом. Твоя очередь.

– Скучно ли мне с тобой? – безынтересно повторил вопрос тот. – Без понятия.

– То есть скучно?

– Ко мне ненадолго приходит женщина под маской, которая дарит ненастоящие чувства. Счастье… – тут он осекся, затер лицо руками, как будто смахивая с себя сущий вздор болвана. Люси с азартом следила за ним, с каким следят, затаив дыхание, за катящимся по деревянному бортику колеса рулетки белым шариком. – Веселого тут уж точно мало.

– Я могу быть с тобой долго. Ты только плати…

– Раз так, – хмыкнул Александр. – Я бы мог купить тебя на десяток лет вперед, но дело вовсе не в том.

– Так купи! – взбодрилась она. – Чтобы я была только твоей. Твоей и ничьей более. Чтобы только для тебя…

– Напрасно ликуешь. Самая холодная тюрьма показалась бы тебе сказкой, чем проданная жизнь.

– Как-то слишком литературно звучит! Как жаль, что я иногда не понимаю тебя, – замотала головой она, разбрасывая осветленные волосы, чьи кончики кисточками касались кожи Александра. – Почему же как в тюрьме сразу… Да и черт с ним! Меня больше волнует твое счастье. Просто так о нем не заикаются.

– Вздумала ударить по самому больному? Что ж, попадание четко в цель.