Тень правителей

Свадьбу сыграли в Москве, на Арбате, в ресторане «Прага». Народу было много, но с половиной приглашенных Ставрогин вообще не был знаком. И, как ему показалось, Афина тоже. Родители сидели на торжестве унылые, и, не дождавшись окончания, ушли, сославшись на плохое самочувствие. Больше других веселились звезды эстрады, которых было немереное количество и которым, по всей видимости, хорошо заплатили. Уже совсем в ночи приехал Магомаев, спел сверхпопулярную тогда «А свадьба пела и гуляла…» и подсел к молодым.

— Я позавчера был у Леонида Ильича, — сказал певец. — Он лично просил передать поздравления.

— Спасибо! — сказал Ставрогин и едва не добавил. — Служу Советскому Союзу!

Тогда на свадьбе Ставрогин впервые всерьёз обратил внимание на некую странность в поведении Афины. Собственно, эту синусоиду резких перемен настроения он наблюдал и раньше, в первые недели их бурного романа, закрутившегося с благословения Москвы. Но, не слишком знакомый с основами психоанализа, делал поправку на трудное безмамино детство с отцом-вертопрахом и общую безнравственность, царившую в мире дочек и сыновей нуворишей. Последнее явно подчеркивали дико дорогие и столь же откровенные картинки снова входившей в моду знаменитой лесбиянки двадцатых Тамары Лемпицки, которые украшали стены той части загородного дворца короля фрахта, которую Ставрогин окрестил «девичьи покои».

Во время свадьбы Афина, почти впав в забытье, уходила минут пятнадцать в туалет и возвращалась оттуда взбудораженная и весёлая, принималась танцевать и обниматься со всеми подряд. Так повторилось несколько раз. В путешествиях в туалет её всегда сопровождала её наперсница, «тётя, моя двоюродная тётя, — представила её Афина буквально на третий день после их близкого знакомства. — Она заменила мне мать». Тётя практически не вылезала из жизни Афины и, по мнению Ставрогина, больше походила на тюремщицу. Ставрогин, впрочем, тоже ей не очень понравился.

Cтаврогин чувствовал себя не просто посаженным, а загнанным в «золотую клетку». Ему было двадцать девять лет, он делал вполне успешную карьеру в сфере внешней торговли, он исходил из наивного представления, что жениться надо по любви, поэтому и был ещё холостяком, и оказаться в одночасье мужем дочки миллиардера, у которой явно не всё в порядке с головой, несомненно было перебором. Он не ожидал такого поворота судьбы и, наверное, не заслуживал его.

Когда курили перед входом в центральный Дворец бракосочетаний, Ставрогину показалось, что отец хочет ему что-то сказать. Но вокруг было слишком много людей, отец отвернулся в сторону и разговора не получилось.

Перед отлётом в Грецию его пригласил на «дружеский обед» министр морского флота.

— Привыкайте, Илья Ефимович! — сказал министр. — На Западе это в норме вещей: обсуждать деловые вопросы за обедом.

— У нас есть деловые вопросы? — сказал Ставрогин.

— Вы же не собираетесь бездельничать, — улыбнулся министр. — Во всяком случае, мы на это очень надеемся. В папочке, — он достал из портфеля и положил на стол объемистую кожаную папку, — проект устава и план мероприятий организации под названием «Советский коммерческий флот». Согласен, название сущая абракадабра, даже отдает нэпманством, но лучшего не придумали. В сокращении звучит симпатичнее — «Совкомфлот». Это совместное предприятие с империей вашей жены. Вы, само собой, генеральный директор.

— А если Афина будет возражать? — сказал Ставрогин.

— Афина гречанка. А Греция страна православная, — сказал министр. — А в православной традиции жена прячется за мужем. Так что, это ваш тяжкий крест.

— Что вы имеете в виду? — спросил Ставрогин.

— Я думал, что вы знаете, — сказал министр. — Афина наркоманка, причём с раннего возраста, лет с четырнадцати. Покойный папа Василакис пытался её лечить, но безуспешно. Эта самая неразлучная с ней тётя никакая не тётя, а дальняя родственница, врач-психиатр по профессии. В определенном смысле, мои соболезнования. В любом случае, ваш брак большое благо для нашей многострадальной Родины.

— А я, следовательно, Прометей? — сказал Ставрогин.

— Обойдёмся без аллегорий, — сказал министр. — Вы гражданин Советского Союза, товарищ Ставрогин. Не забывайте об этом никогда. Фамилия у вас замечательная. Среди предков никто с великим классиком не пересекался?

— Не знаю, — сказал Ставрогин. — Я об этом никогда не слышал…

Ставрогин умыл лицо холодной водой, пригладил одежду и вышел на палубу.

– Πόσο έμεινε μέχρι τον Πειραιά?[4] — спросил он у проходившего мимо дежурного офицера.

— In about eight hours, Sir![5] — образцово ответил тот.

Ставрогин вялой походкой прогулялся на корму. Там стояло несколько контейнеров, не поместившихся в трюм и выглядевших наподобие артиллерийской башни эсминца. Ставрогин подставил лицо теплому ветерку. Вдруг до него донеслись стоны.

Он тряхнул головой: — Допился до ручки!

Снова кто-то застонал. Нет, это явно не плод больной фантазии. Ставрогин пошёл на звук к одному из контейнеров.

— Есть там кто? — спросил он для начала по-русски.

— Есть, — раздался слабый голос.