Тень разрастается

Вечернее солнце в прощальной щедрости вызолотило и без того мягкие краски островных угодий. Наш многоуровневый дворец, похожий на свадебный торт с декоративными бусами плющей, возвышался надо мной, как гора. Диагонали этажей сбегались к наивысшей центральной точке – белоснежной башенке, над которой реяло полотнище с шолоховским гербом: коронованным деревом инграсиль, растущим из кургана, под которым изображен бриллиант.

Народа вокруг стало еще больше.

На небе со свистом носились спирали магических огоньков. Они сбивались в стаи, будто скворцы, и удивительными геометрическими фигурами рассекали набухающую сумеречную синеву.

Когда я нашла Дахху, он безмятежно улыбался, глядя наверх своими чуть плывущими из-за лекарств глазами. Белый ферзь поддерживал Смеющегося за шарфик – как за поводок.

Друг стоял в углу игрового поля и лениво «рулил» сразу двумя юными шахматистами: поочередно подсказывал то одному, то другому. Детишки таскали огромные пешки с клетки на клетку и выражали бурный восторг, когда Дахху рекомендовал кому-то из них «съесть» фигуру противника: в таких случаях ее заваливали на бок и колбаской скатывали с доски.

Я подошла к Смеющемуся. Он извинился и прервал партию, посмотрел на меня выжидающе.

– Все получилось, ура! Полынь выпустят, чтобы мы спустились под курган.

– Ура! А что у тебя на шее?

– В смысле?

Дахху указал на полированный диск солнечных часов, тускнеющий подле шахматной полянки: они могли худо-бедно сыграть роль зеркала.

– Присмотрись.

Я так и сделала.

И ужаснулась.

Во впадинах над ключицами проступили черные жилки. Будто кто-то влил мне в сосуды ядовитую вурдалачью кровь, и она теперь разбухает под кожей. Прожилки медленно удлинялись, напоминая туристическую карту Шолоха, все разрастающуюся с каждым годом…

Шестьдесят шесть часов, говорите?

Дахху не дал мне всласть налюбоваться проклятием. Сложив оба костыля вместе и нетерпеливо вручив их гигантскому ферзю, друг по-лекарски неделикатно схватил меня за подбородок и поднял его вверх, чтобы разглядеть узор.

– Не трогай! – рявкнула я, когда загребущая лапка Дахху потянулась к черным узорам.

– Почему? Никогда такого не видел. – Его глаза блеснули алчным исследовательским огоньком. – Тебя заразили чем-то в Шэрхенмисте?

– Нет. В королевской опочивальне, – буркнула я.

Друг поперхнулся.

Я сменила тему:

– Кадия на посту до полуночи – после этого предлагаю собраться у тебя. А пока что я еду в тюрьму – забрать Полынь.

Дахху глянул на недоигранную партию (оставшиеся без присмотра мальчишки устроили там страшный бедлам) и задумчиво кивнул:

– А знаешь, я, пожалуй, с тобой.

После этого он витиевато попрощался с ферзем. Когда мраморная громада затопала обратно к лабиринту, земля под фигурой легонько тряслась… Детишки бежали вслед, визжа и похохатывая.

Мы покинули остров-курган.

* * *

Полынь держали в тюрьме Гластер-Кох.

Она находилась на северо-востоке Шолоха, за Башней магов. Не в центре города, но и не на отшибе, ведь это была королевская тюрьма для особо опасных преступников, психопатов, которых чародеи и знахари изучают на досуге.

Когда мы вылезли из нанятого кэба, было уже совсем темно. Дахху оценивающе посмотрел на мрачное здание Гластер-Коха: замшелые стены, узкие бойницы, гнилая вода во рву… В тюрьму вели четыре разных моста – преступники делились на категории в соответствии со своими нарушениями и жили «клубами по интересам».

– Я тут тебя подожду, – решил Дахху, глядя на кованые врата нужного мне входа.

– Это надолго. Уверен?

– Да.

Формальности, связанные с временным освобождением Полыни («в целях консультации и помощи государству»), заняли несколько часов. Никто, ясное дело, не поверил мне, когда я нагло потребовала выпустить Ловчего.

Сотрудники писали во дворец, дворец отвечал – очень неспешно, якобы с достоинством. Никак не могли добиться подтверждения у его величества Сайнора – стеснялись отрывать короля от ужина.

– Рекомендую вам вернуться к этому вопросу завтра. – Господин Стэгель Дайно, комендант тюрьмы, устало протер очки-полулунья.

– Завтра будет поздно, – возразила я.

Седовласый комендант вздохнул, но спорить не стал. Судя по тому, что он заваривал мне уже третью чашку чая, я ему понравилась.

– Вы молодец, что поймали маньяка, – будто подслушав мои мысли, сказал господин Стэгель. – Отвратительный тип. Всем тюремщикам уже душу вынул своими разговорчиками… Приходится сдавать его лекарям в три раза чаще, чем остальных.

Я удивленно приподняла брови.

– Мы пускаем к нему целителей из департамента Легких Мыслей, чтобы они успокаивали его разум, – пояснил комендант и расправил складки на своем бархатном камзоле.

Камзол у Стэгеля был прекрасный – только очень мятый, приунывший. Как и сам Стэгель. Вот уж кому действительно лекарь-оптимист бы не помешал – работать в таком месте, как тюрьма!

Наконец мне разрешили пройти в камеру Ловчего.

Казематы располагались на нижних уровнях. Идешь и идешь. Тишина постепенно побеждает жизнь, и вот уже никакой надежды не брезжит перед глазами. Лишь темнота, разрываемая слабым светом фонаря. Да редкий гиений хохот обезумевших злодеев.