Тень стрелы

Разумовский еще раз пробежал глазами письмо. Восстановить династию Циней – или самому сесть на маньчжурский трон? «Наполеон, азийский Наполеон», – шептали губы. Он и не представляет себе, какой круг почета совершают его письма. Грегори не уничтожает ни одного. Он из кошелька Носкова щедро платит Грегори за доносительство, за двойное шпионство. Только бы Ефим продержался, не был пойман! Теперь Унгерн в Урге, и теперь он, подозревающий всех и вся, распустит по Урге свои щупальца, будет косить всех одним серпом, не разбирая, а Носков – что ж, Носков знаком барону. Руками Иуды Семенова в Дивизию не раз поставлялось оружие производства фирмы «Bittermann & С», и с Ефимом Носковым барон знаком лично. Если захочет – труда не заставит отследить купца, тот нахален и по-русски разнуздан и широк, распутством не знаменит, однако разгильдяй, пирушки любит, может, по пьяни, проболтаться о них обо всех, о том, что они…

Тш-ш-ш. Семенов жив. И Унгерн жив. И они взяли Ургу. И Урга стонет от ужаса, который они в ней поселили.

Унгерн, ты черный вихрь, ты мчишься над Ургой и сметаешь все на своем пути.

Ты делаешь то, что делал до тебя всякий завоеватель.

Когда Рим завоевал Аларих, он поступал в Риме точно так же.

* * *

– Девочки, девочки!.. Собирайтесь, сегодня уходим из заведения пораньше… тебе что, жизнь надоела?!..

– Что ты. Глашка, брешешь?.. еще ж не поздно…

– Не поздно!.. Глянь, какая темень на улице, глаз выколи!.. А тебе ж, дура, на Маймачен добираться…

Танцовщица русского ургинского кабака «РЕСТОРАЦIЯ» Ирина Алферова смывала в комнатенке-гримуборной яркую краску, румяна и пудру со щек, стирала ваткой сурьму с век, салфеткой смазывала хищно-алую помаду с губ. Ее товарка, певичка Глафира, весьма знаменитая своим легким поведением – лучшей, искуснейшей «ночной бабочки», по слухам, в Урге было не сыскать, – квартировала у корейского доктора Пака; доктор Пак недавно потерял двухлетнюю малышку-дочь и тайно забальзамировал ее древним тибетским составом, которым тибетцы пропитывали тела умерших, чтобы сделать из них мумии. Доктор Пак ночами напролет сидел в маленькой каморке, где лежал гробик с мумифицированной дочерью. читал буддийские молитвы и плакал. Ему дела не было до какой-то русской певички Глафиры Афониной, снимавшей у него угол, – певичка хорошо платила ему, в месяц это получалось столько денег, сколько он брал за три, четыре вызова в богатые дома, и его это устраивало. Доктор Пак отчего-то, после взятия Унгерном Урги, пустил к себе в дом еще и еврейскую семью Корфов, торговцев отрезами и готовым платьем – старуха Корфиха, бабушки, нянюшки, молодые муж и жена, детки мал мала меньше – всего пятеро, – словом, целый кагал, и к чему это надо было? Правда, дом у доктора был большой, надо признать, дворец.

Глафира Афонина изумилась бы, если бы узнала, что доктор Пак пустил к себе семейство Корфов бесплатно.

Он спасал их от погромов.

– Всю краску смыла?.. ну ты и копуша, ма шер…

– Что я, с такой размалеванной мордой на улицу появлюсь?!..

– А я вот появлюсь, – равнодушно, нагло протянула, как киской мяукнула, Глафира, подперев кулаком подбородок и влюбленно рассматривая себя в зеркало, в старое ресторанное трюмо, – самое оно, подруга, мужчины знаешь как на румяна клюют?.. Румяная шлюха – значит, хорошая шлюха, здоровая шлюха, страстная шлюха. Сил много, в постели чудеса покажет. Ты умеешь показывать мужикам в постели чудеса, дурочка моя?..

Глафира оторвалась от зеркала и бросилась на шею Ирине. Та отбивалась:

– Фу, тише, флакончик с духами опрокинешь, слониха!.. Из самого Парижа выписаны…

Глафира оттолкнула танцовщицу, еще покрутилась перед трюмо, накинула на плечи соболью шубку. Ирина смерила ее завистливым взглядом. Шикарно одевалась, продажная стервь, клиентов обдирала, как липку, себе ни в чем не отказывала. Как она беспокоится! Боится темноты, да, в Урге бесчинствуют то недобитые китайцы, то солдатики барона Унгерна, у них, видать, глаза разгорелись на дармовщинку, на еду в лавках, на дешевых баб в кабаках и в тайных борделях… И эти погромы, эти чертовы еврейские погромы… Говорят, этот барон Унгерн – ненавистник евреев. А сам-то, сам-то! Что за фамилия?.. небось, еврейская… просто, слухи ходят, он жесток до безобразия, и ему в лапы лучше не попадаться… ему и его солдатам…

– Идем, идем!.. Хватит охорашиваться!..

– Да уж, тянешь меня, как на верблюжьем аркане… иду…

Девушки оделись, надвинули на брови модные меховые шапочки, выбежали в темноту и вихрящийся снег. На улицах уже никого не было. Урга словно вымерла. Ни повозок, ни авто, ни конного дозора. Мертвая тишина. И колючие звезды в черном дегте неба.

– А это что, Глашка, правда, что Унгерн женщин не любит?..

– Правда. – Глафира закрыла от холода щеку отворотом собольего воротника. – На пушечный выстрел к себе не подпускает. У него была жена. Китайская принцесса, между прочим. Он выгнал ее взашей.