Тень у порога

– Так Буханкины. Сын их, Гоша, твоим друзьям дом-то и продал. Он после смерти родителей один был наследник, вот и простился с родными стенами.

– Интересно почему?

– Не было там ему счастья. И быть не могло.

Я с замиранием сердца ждала, когда старушка продолжит. Она поднялась с кровати, прошла через комнату и села за стол напротив меня. Ксюша, тщательно отжав тряпку и обтерев руки прямо о свои штаны, последовала ее примеру и заняла стул рядом.

– Посудите сами, рос Гошка в любви, ласке да родительском внимании. На всем готовом, с няньками да мамками. Из гимназии ранец и то за ним человек был приставлен носить.

– Да ладно? – ахнула Ксюша.

Судя по тому, что мне сегодня довелось услышать, эта картина резко отличалась от ее школьных будней.

– А ты не спеши завидовать-то. Выросло из Гошки не пойми что. Чудо-юдо, рыба-кит. В институт тоже родители пристроили. Разве что, аккурат как в гимназию, портфель за ним не принесли. На работу тоже устроили. Не абы куда, а в архив.

– Это тот, что во дворе? – уточнила я.

– А почто далеко ходить? – фыркнула старушка. – Ножки жалеть надо. Дожалелись – выросло из Гоши к сорока годам два центнера весу.

Антонина Петровна, женщина для своих лет весьма стройная, привстала со своего места и провела руками вокруг себя, демонстрируя нам масштабы чужого ожирения.

– И говна столько же, – неожиданно добавила она, садясь на стул. – К пятидесяти годам нашли родители ему, наконец, какую-то дуру. Женили. Перекрестились, видать, с облегчением, да и померли друг за другом в один год.

– А он?

– Гошка-то? Пожил тут еще несколько лет с семьей. Уж не знаю, как супружница этого дитятку великовозрастного терпела. Дочь у них родилась. Помнишь ее? – старуха обратилась к Ксюше. – Ровесница твоя.

– На год младше вроде. Кира или как ее?

– Мира, – поправила Антонина Петровна. – Хорошенькая девчонка у них получилась. Не понятно только в кого.

– Они уехали, мне лет пять-шесть было. В школу точно не ходила еще, – пыталась вспомнить Ксюша.

– Да, развелась она с ним, не будь дурой.

Я отметила, как быстро в ходе истории жена Буханкина избавилась от клейма дуры.

– А дом?

– Вот уж не знаю, как они там все порешали. Она с дочерью в квартиру на Одоевского переехала, была у Буханкиных и такая. Говорят, роскошная, точно дворец. Но сама не была, врать не буду.

– А сам он?

– Попробовал жить тут, да не жилось.

– Без семьи? – уточнила я.

– А я с ним не то что детей не крестила, чаю за одним столом не пила. Так что тут, авось. Ольховым твоим виднее. Небось поделился с покупателями, чем ему дом не мил.

– Думаете, дело в доме?

– А в чем? Если он от него поспешил избавиться?

– Тоска по родителям заела, наверное? – начала я рассуждать вслух, рассчитывая, что старушка подхватит мою мысль, но она молчала. – Он же вырос тут. А может, супруга не просто так его оставила?

– На блуд намекаешь?

Я молча пожала плечами.

– На него-то не позарился бы никто. А она могла, конечно.

– То есть она это, – начала было Ксюша, но осеклась. – Прямо у них дома того самого? Буханкин их застукал и все? Жену выгнал, а сам тут жить не смог?

– Любовных романов, поди, много читаешь?

– Ничего я не читаю, – обиделась девчонка.

– А надо читать-то.

«Вы бы определились со своим отношением к чтению», – мысленно посоветовала я старушке, а вслух сказала:

– Вы удивились, что он решил продать дом?

– Нет, – ответила она, не раздумывая. – Я бы там тоже жить не стала.

– Почему? – хором спросили мы с Ксюшей.

Антонина Петровна поднялась, убрала сканворд со стола к швейной машинке, хлопнула себя по бокам и сказала:

– Что-то мы с вами заболтались. Суп, поди, остыл. Ксеня, накрывай на стол, будем обедать.

– Так рано, – возразила она.

– Одни мослы торчат, – покачала головой старушка.

– Мослы… что?

– Кости, – вклинилась я.

– Говорю же, книжки читать надо.

– Сейчас таких слов в книжках не пишут.

– А ты старые читай.

Воспользовавшись небольшой перебранкой, я выскользнула из-за стола и направилась к двери, которая вела в кухню, с намерением оттуда покинуть дом. В конце концов, на обед нас ждала Лионелла.

Взгляд мой скользнул по стене с фотографиями, что висели над кроватью хозяйки. Одно лицо вдруг выделилось на фоне множества других. Повеяло чем-то знакомым и при этом очень далеким.

«Наверное, Антонина Петровна в молодости», – сказала я себе, уговаривая более не задерживаться в доме, разглядывая чужие портреты на стене. Чего доброго, усадят есть суп. Тем более что, по мнению хозяйки, мослы в этой комнате торчат не только у Ксюши.

– Рада была провести с вами время, – начала я откланиваться. – Надеюсь, не помешала.

– Надейся, – хмыкнула Ксюша и тут же добавила, поняв, что это ее шанс: – Я с ней пойду. Мать ждет.

Старуха покачала головой, молча проводила нас в сени. Дождалась, пока мы обуемся, и сунула в карман длинного черного пуховика девчонки сложенные трубочкой купюры.

– Книжку купишь? – кивнула я на карман, когда мы с Ксюшей выходили из палисадника.

– Нож, – ответила она и быстро зашагала в сторону своего дома.

Я стояла, глядя ей вслед и гадая, как относиться к ее ответу.