Тень вождя

Гляссер сделала мне несправедливый и необоснованный выговор за якобы имевши место в канцелярии «развал работы». Я прекрасно понимал истинную причину нелюбви Гляссер ко мне. Незадолго до того я предложил завести в канцелярии контроль за исполнением постановлений Совнаркома. Мне казалось логичным, чтобы канцелярия занималась этим вместе с контролем получения документов из Совнаркома различными учреждениями. Но оказалось, что я, сам того не ведая, вторгся в «епархию» Гляссер, которая по собственному почину, выдаваемому за ленинское поручение, вела такой контроль. Гляссер увидела во мне конкурента и решила выжить меня из Совнаркома. Человек, руководствующийся интересами дела, поступил бы иначе – поделился бы со мной опытом, помог бы наладить контроль. Но Гляссер была не такой. Разумеется, я не стал соглашаться с несправедливыми обвинениями, возражал по каждому пункту. Возражения мои были обоснованными. Опровергнуть их Гляссер не смогла, но сказала, что такому человеку, как я, «не место в канцелярии Совнаркома». Я ответил, что не ей решать, где мне работать, и ушел. Гляссер затаила злобу и начала мне вредить. Она всячески старалась меня опорочить. Сама выдумывала какие-то придирки, привлекла к этому некоторых сотрудников канцелярии и библиотекаря Ленина Манучарьянц.

Я впервые в послереволюционной жизни столкнулся с подобной несправедливостью. Нападки были вздорными, необоснованными, но их количество и постоянство формировали мнение о том, что «Мехлис не умеет работать». Как-то само собой выходило так, что все изменения к лучшему есть заслуга сотрудников канцелярии, а во всех ошибках виноват я. Пришлось обратиться к управделами Совнаркома Горбунову, который назначил меня на эту должность. Я знал Горбунова с Гражданской войны. Он был начальником политотдела 14-й армии в которую входила моя 46-я дивизия. Горбунов меня сильно удивил. Я ожидал от него принципиальной партийной оценки моей работы, а также поведения Гляссер и ее пособников, но вместо этого Горбунов развел руками и сказал, что он не может ничего сделать. Передаю дословно то, что услышал: «Если уж Мария Игнатьевна (Гляссер) ополчилась на вас, то спокойно работать вы в Совнаркоме не сможете». Мария Игнатьевна! Скажите еще: «государыня императрица»! Что за порядки царят в главном советском учреждении?! Теперь уже невозможно такого представить, но тогда все так и было.

Выше Горбунова стоял только Ленин. Только Ленин мог повлиять на Горбунова и Гляссер. Но разве мог я обратиться к руководителю партии и государства с таким мелким вопросом?

Разве мог я позволить себе отнимать его драгоценное время? Владимир Ильич работал и днем, и ночью. Небольшой отдых после обеда и два-три часа ночного сна, вот что он позволял себе. Вдобавок я знал (все в Совнаркоме знали), что Владимир Ильич болен и его надо беречь. Не мог я беспокоить Ленина по таким пустякам. Так я думал тогда, будучи молодым и неопытным. Сегодня бы побеспокоил не задумываясь, поскольку теперь знаю о том, что любой руководитель в первую очередь заинтересован в том, чтобы его канцелярия и весь его аппарат работали бы как часы. А тогда я этого в полной мере не осознавал. Но и смириться с несправедливостью тоже не мог. Подумал-подумал и решил обратиться к товарищу Сталину. Не за помощью, а за советом – как мне быть?

Сталин внимательно выслушал меня, задал несколько вопросов и огорошил предложением перейти к нему в Рабкрин. Сказал, что устроит этот перевод через ЦК. Я заколебался. Мне тогда показалось, что переход в Рабкрин будет выглядеть как дезертирство или даже поражение. Так я и объяснил. Товарищ Сталин возразил: никакого дезертирства тут нет. В Рабкрине я смогу лучше проявить свои способности, не отвлекаясь на ненужные дрязги. В Совнаркоме же мне сейчас все равно спокойно работать не дадут. «Нехорошая там обстановка, совсем не такая, как должна быть», – сказал товарищ Сталин о Совнаркоме.

Затем он стал расспрашивать меня о работе. Что мне нравится, а что не нравится, какие есть предложения. Я ответил, что больше всего мне не нравится обилие ненужных бумаг. По любому, даже самому незначительному поводу Совнарком требует от учреждений письменные объяснения. Объяснений этих ежедневно приходит столько, что канцелярия тонет в них. Обилие бумаг парализует работу, но самое обидное то, что далеко не все объяснения прочитываются. Подшиваются в папку и оседают там навсегда. Зачем плодить никому не нужные бумаги? По серьезным вопросам письменные объяснения требовать нужно, но серьезных вопросов около 10 %. Остальная часть – мелочи, не заслуживающие внимания Совнаркома. Кроме обилия бумаг и напрасной траты времени подобная практика вредна тем, что она нацеливает руководителей совучреждений не на выполнение поставленных перед ними задач, а на поиски оправданий.

«Я так считаю, раз поручение дано – надо его выполнить во что бы то ни стало. Партия учит нас этому. Жизнь этого требует. Отговорки и оправдания не следует принимать во внимание. Критерий только один – сделано или не сделано», – сказал я.