Тень за правым плечом

В ближайшие месяцы я много наблюдала за тем, как устроены отношения Быченковой с ее паствой: сперва с нарастающим недоумением, а потом просто с некоторой печалью. Все эти беспрекословно слушающие ее женщины принадлежали к образованному сословию, что налагало на них бытовавшими в России неписаными правилами кое-какие обязательства. Со стороны это казалось довольно забавным, но, например, ни одна из них никогда не готовила пищу самостоятельно: непременно должна была быть нанята кухарка. Это было похоже на какое-то древнее табу: семья могла едва подниматься из нищеты, почти голодать, но прислуга обязательно должна была быть — самой встать к плите было так же позорно, как, например, выйти на улицу простоволосой. Едва же в такой семье появлялось хоть немного денег, как штат прислуги непременно бывал расширен: к детям нанималась няня, для хозяйки горничная — и так далее. Средств на это уходило немного: в прислугу шли крестьяне, совершенные бедняки, для которых и несколько рублей в месяц были завидным жалованьем, но сама привычка непременно помыкать живым человеком не только действовала на общество развращающе в нравственном смысле, но и приучала образованные классы к мысли, что кое-какие обыденные дела можно и должно делегировать третьим лицам.

Удивительно, но к этим отдаваемым на сторону функциям принадлежала и мыслительная. Как в учительских семьях принято было нанимать на колку дров деревенского мужика, а на стирку белья деревенскую же бабу, так всякого рода умственные усилия они совершенно бесплатно передоверили Быченковой и похожим на нее лицам. Для того чтобы осознать этот удивительный парадокс, мне потребовалось некоторое время: на первый взгляд это выглядело столь же нелепо, как идея ангажировать специальных лиц для того, чтобы они ужинали за своего нанимателя. Но чем больше я погружалась в обыденную жизнь русского образованного класса средней руки, тем очевиднее становилась полная и абсолютная зависимость принадлежащих к нему лиц от указки их самоназначенных оракулов.

Кое-что подобное, конечно, существовало и в древнем мире: известно, что римские, кажется, правители не предпринимали никаких серьезных шагов, не посоветовавшись с авгурами, которые с важным видом наблюдали за поведением цыплят. Но вряд ли даже им могла бы прийти в голову мысль беспокоить авгуров ради того, чтобы они научили их, как относиться к новой комедии Теренция: цыплята приберегались ими для более важных оказий. Кроме того, обращались они в среброблещущих своих шлемах все-таки не к авгурам и не к цыплятам, а непосредственно к богам, предполагая, что те выразят свою волю особенным, хотя и темным образом, а уж авгур-расшифровщик понадобится для того, чтобы ее прочесть.

Напротив, в России, по крайней мере в этом кругу, было принято обращаться в поисках заемной мудрости по любому, самому ерундовому поводу: если бы это делалось тем же римским способом, то к авгурам стояла бы очередь, а цыплята бы дохли от ожирения. Существовали, как я успела со временем понять, определенные первичные понятия: условно говоря, читать «Новое время» было не просто неприличием, а почти каиновой печатью; таким же несмываемым пятном было любое одобрение любых действий правительства, даже губернского. (Замечательно при этом, что главные законодатели умственных мод были зачастую с этим же правительством связаны многочисленными тонкими нитями или, на худой конец, как Быченкова, состояли на государственной службе.) Делу революции следовало сочувствовать, причем поощрялась даже и некоторая фронда, вроде портрета Веры Фигнер, повешенного на видном месте. Любая забастовка, стачка, демонстрация, террористический акт априори были благом, вне зависимости от целей, задач и личностей, их совершающих. Это были альфа и омега умственной жизни образованного класса, но вокруг этих спасительных буйков расстилалось бурное и безбрежное житейское море, в котором этим робким душам требовался лоцман.