Тень за правым плечом

Сейчас даже без помощи хроники Быченковой я очень хорошо вижу цепь событий, приведших к катастрофе. Понятно, что на фоне масштабов свершающегося катаклизма семья Рундальцовых была даже не песчинкой, а тысячной долей песчинки: никто специально не прицеливался, чтобы разрушить наш маленький мирок — как крестьянин, катящий на телеге по проселку, вовсе не думает о муравье, которого переехало колесом, — отчего муравью, конечно, ничуть не легче. Через день или два по-сле той самой железнодорожной забастовки восставшие арестовали губернатора и разоружили жандармов: об этом сообщил Шленский, забежавший к нам вечером этого же дня. Был он в своей обычной серой альмавиве, но при этом в сапогах, перемазанных грязью, даром что на улице был легкий морозец. Мамарина, прицепившаяся к его обуви, вырвала-таки у него признание, что утром этого дня он переправлялся на остров, указанный на карте сокровищ, и пробовал там копать: как и предполагалось, ничего не нашлось. Но самое главное, что тут же отметил Рундальцов, — то, что арест губернатора и фактический захват власти в городе был для Шленского полным сюрпризом, иначе он вряд ли выбрал бы этот день для своих кладоискательских забав. Выходило, что его не только не позвали возглавить этот процесс или хотя бы в нем участвовать, но даже не поставили в известность: либо он как-то оплошал в первые дни после прибытия в Вологду эмиссаров из Петрограда, либо вообще его роль пропагандиста и провозвестника закончилась одновременно с началом мятежа.

В ближайшие несколько дней, несмотря на то что город фактически остался обезглавленным (ходили слухи про какой-то Временный комитет управления губернией), он по инерции продолжал жить по-прежнему, как гильотинированная курица, которая делает еще несколько неверных шагов. Интересно, что она чувствует: верно, ощущает какую-то особенную свободу после того, как ее отпустили грубые руки кухарки и, может быть, холодок в районе шеи — поскольку прочие органы чувств уже ей недоступны. Для нас же, напротив, главные изменения фиксировались слухом: через выкрики газетчиков: «восстание в Кронштадте», «революция в Москве», «отречение царя», «резня на улицах». Последнее было уже местным фактом: первым делом группа мятежников захватила здешнюю тюрьму, выпустив оттуда заключенных. Среди них малая часть действительно была «политическими» — они быстро примкнули к основной группе боевиков и растворились в ней. Остальные же — убийцы, насильники и воры — просто разбрелись по городу, что прямым образом, благо жандармы были уже разоружены и низложены, отразилось на его обычной жизни.