Тень за правым плечом

Тут-то я сообразила, что это был отец нашего отца Максима, трагически знаменитый публикатор древних рукописей и автор письма в бутылке, наказавший Шленского за алчность и легковерие. Удивительно, что если обычно природа старается хоть как-то потрафить верующим в наследственность и придать минимальное сходство предкам и потомкам, то здесь она действовала от противного: отец Максим внешне был абсолютным антиподом своего отца. Впрочем, сравнить их, поставив рядом, мне не пришлось: экс-профессор объяснил, что вся семья отправилась в какую-то Бушуиху, где в монастыре скончалась их родственница, — его же, как он не замедлил мне сообщить, не взяли за атеизм и неумение вести себя в обществе. Произнеся все это, он шутовски наклонил голову набок, явно ожидая, что я либо попрошу у него подробностей, либо стану его разубеждать, свидетельствуя, что на всем протяжении нашего пятиминутного знакомства он вел себя как джентльмен и рыцарь, — но мне, признаться, уже осточертели уязвленные мужские самолюбия. Я по возможности сухо спросила его о возможности передать записку отцу Максиму. Как-то получалось, что я оказалась стиснута обстоятельствами двух безумий — я не могла отговорить Мамарину от отъезда и, следовательно, обязана была ехать с ней, но при этом должна была вверить жизнь ни в чем не повинной Клавдии исполнительности этого шута, который, как мне показалось, мог с равным успехом передать мою записку сыну или, запечатав ее в бутылку, отправить прочь по речке Тошне. Помешанный же тем временем, глядя на Стейси, корчил ей гримасы, надувал щеки и даже как-то по-особенному шевелил крыльями носа, отчего она весело смеялась.

Я попросила у него карандаш и клочок бумаги, но тут он удивил меня по-настоящему.

— Вы сегодня едете? Никак ее не остановить? — произнес вдруг он совершенно серьезным тоном, глядя на меня в упор острыми глазками (видит Бог, я ни словом, ни намеком не успела об этом обмолвиться).

Я кивнула.

— Тогда зайдите в дом и подождите, я вам кое-что вынесу. Записочку извольте написать, но я и на словах все про Клавдию вашу передам. (Нотабене: я еще ни слова не сказала ему про Клавдию.)

Массивный двухэтажный дом внутри оказался просторным и светлым: сейчас, в отсутствие многочисленных детей, он выглядел бы заброшенным (как любое опустевшее здание, привыкшее к многолюдству), если бы не его крылатые обитатели: на широких полках первого этажа стояли десятки клеток с птицами, оглашающими воздух своими трелями. Удивительно, что весьма словоохотли-вый отец Максим ни разу не обмолвился о том, что в доме у них живет такое множество питомцев: здесь были желтые канарейки, голубые и зеленые попугайчики, наши рыжеватые клесты с забавно перекрещенными клювами, скромные щеглы с красными грудками, пестрые синички, еще какие-то неизвестные мне птицы — и все это непрерывно пело, пищало, клевало зерна, перепархивало с жердочки на жердочку. Стейси смотрела на них совершенно завороженно.