Тень за правым плечом

Вряд ли она успела за эти несколько месяцев после возобновления знакомства всерьез полюбить Викулина. Я, конечно, не могу считать себя знатоком человеческих чувств, поскольку сама не способна их испытывать, — то, что я чувствую к своим подопечным, может быть, отчасти сродни тому, что ощущает пастушья собака применительно к вверенному ей стаду: как ни крути, любовью это не назовешь. Более того, вся скверная откровенность людской, особенно мужской, физиологии, все эти забившиеся поры, топорщащиеся волоски, воспаленная кожа, гной в уголках глаз, не говоря уже про тошнотворные запахи — все это настолько меня отвращает, что мне нелепа и невыносима сама мысль, что для кого-то это может оказаться привлекательным. Мамарина, конечно, будучи совершенно земнородной, явно могла от этих обстоятельств отрешаться. Вообразить при этом, что она напрямую видела бессмертную душу и оттого готова была пренебречь скверностью той оболочки, в которой она временно заключена (как, идя на свидание в тюрьму, мы не оцениваем ни архитектуру, ни интерьер), было бы все-таки слишком щедрым авансом. Скорее для нее, как для носительницы тех же анатомических обременений (хотя и в женском, менее пакостном варианте), было проще просто вынести их за скобки, признав их несуществующими. Так вот, трудно было вообразить, что Викулин способен был бы вызвать у нее (да и у кого бы то ни было другого) какие-нибудь романтические чувства — но, может быть по непобедимому инстинкту нравиться, ей была болезненна сама мысль о том, что ее неотразимость (в которой она была накрепко уверена) кому-то удалось преодолеть. Не исключено, что на дне этого чувства шевелились и вполне прагматические мысли: все-таки союз с Викулиным означал бы для нее полное отсутствие материальных забот, а в не такой уж и далекой перспективе — и безбедное вдовство. (Хорошо ее зная, я была уверена, что за минувшие недели она успела не только обдумать фасон двух-трех траурных платьев, но и отрепетировать пару особенно скорбных жестов — и все это совершенно невинно.) Во всяком случае, всем этим мечтам и планам пришел конец — и сейчас она лежала, громко всхлипывая, повернувшись лицом к стене и ковыряя розовым пальцем отставшие обои.

Мне трудно было сказать ей что-нибудь утешительное: доводы разума, наподобие приведенных выше, вряд ли на нее бы подействовали; наверное, имело бы смысл побранить Викулина — причем не за жестокосердие, а за неспособность оценить бриллиант, случайно ему попавшийся на пути, но вышло бы это, боюсь, неискренне, поскольку я его понимала очень хорошо. Поэтому, пробормотав что-то из запасов русской фаталистической мудрости (например, «перемелется — мука будет»), я занялась девочкой, которая как раз только что проснулась. Получасом позже Мамарина успокоилась уже достаточно, чтобы пойти с нами на эспланаду погулять, а уж когда мы зашли в кафе и купили себе по бокалу оранжада, она и вовсе вернулась в свое обычное состояние духа и, достав из сумочки зеркальце и быстро себя осмотрев, издала тот особенный звук, который означал одновременно и недовольство, и восхищение собой.

Вечером Викулин, одетый в дорожный костюм из светло-серой фланели и успевший где-то обзавестись черной тростью с рукояткой в виде обезьяньей головы (раньше я ее у него не видела), зашел к нам проститься. Мамарина к этому моменту была уже в совершенно ровном настроении — и попрощалась с ним хоть и учтиво, но достаточно высокомерно, сообщив среди прочего, что она чрезвычайно благодарна ему за все, что он для нее сделал, и что она вечно будет вспоминать его как второго отца (судя по кисловатому выражению его лица, этого можно было и не говорить). Пришел он не с пустыми руками: Мамариной достался замечательный шелковый платок с изображенной на нем райской птицей, мне — новая коробочка конфект, на этот раз, по счастью, свежих, а Стейси он принес маленькую игрушечную собачку с вислыми ушками и черным носиком пуговкой. Сейчас, когда все пропало, от всего прошедшего у меня уцелела только эта собачка — и вот в эти самые минуты она стоит на столе прямо напротив меня и смотрит с добрым укоризненным видом, как я дописываю одну из последних тетрадок.

8