Тень за правым плечом

Людей они совершенно не боялись, так что мы со Стейси частенько наблюдали за их хлопотливой общественной жизнью, очень напоминавшей мне заседание какого-нибудь русского комитета или кружка по интересам. Взрослые гуси с утробным курлыканьем прогуливались по свежей мураве, выклевывая время от времени из нее лакомые кусочки, а их попискивающие детки семенили кругом, также стараясь раздобыть какое-нибудь немудреное пропитание. Замечательно, что, при полном внешнем сходстве всех этих птенчиков (а собиралось их вместе до полусотни), их вздорные мамаши без всякого труда отличали своих — это было видно по тому, что время от времени они отгоняли прочь тех, кто случайно приблудился к чужой стайке. В этот день, сидя на лавочке близ порта, мы разглядывали их хлопотливую жизнь: я рассказывала Стейси про то, как некоторые птицы летят на зимовку за тысячи верст, как находят они дорогу домой, как каждый год, выведя и вырастив птенцов, собираются с ними в обратный путь, — и при этом сама наблюдала за копошащимися гусятами, восхищаясь точно дозированным сплавом хаоса и гармонии в их обыденной жизни. При внешней полной беспорядочности устройства их общества все в нем было твердо подчинено базовым вещам — чтобы все оказались живы и сыты. Приглядевшись, я заметила кое-что странное: один из птенцов как будто потерялся — он пытался пристать то к одной стайке, то к другой, но каждый раз взрослые гусыни с громкими криками отгоняли его прочь. Сперва я думала, что его собственная мать лишь ненадолго замешкалась и вот-вот найдется, но за те несколько минут, что я за ним наблюдала, она так и не появилась, а несчастный этот птенец так и продолжал в тщетной надежде метаться от одной группы к другой. Из-за печального собственного положения в мире я всегда с особенным чувством отношусь к таким эпизодам — но тут я даже не знала, чем бедняжке можно было помочь: разве что отловить и постараться выкормить его самостоятельно. И тут, в эту самую минуту, когда я прикидывала, как можно будет его поймать, в чем его нести и что скажет Мамарина, если мы заявимся домой с вопящим гусенком, в этот самый момент крупная белая чайка с желтым клювом спланировала вниз, схватила его своими когтистыми лапами и понесла прочь. Последнее, что я заметила, — вдруг обвисшее тельце птенца и два мощных крыла проклятой твари, уносящей его на верную погибель. И в эту секунду Стейси, видевшая все это вместе со мной, вскрикнула нечеловеческим голосом и забилась в каком-то истерическом припадке.

Странно, что она сразу догадалась, что произошло нечто непоправимое, и не оставила мне возможности легкомысленных уверток из тех, которыми обычно взрослые отделываются от горестного любопытства детей: «твой папа сейчас на небесах», «твоя кукла непременно найдется», «твоя кошечка вернется к тебе». Ее горе было абсолютно искренним и совершенно полным: уже потом я сообразила, что она впервые так близко столкнулась со смертью. Наверное, окажись на моем месте земнородная женщина, она каким-то недоступным мне чутьем нашла бы нужные для утешения слова, но я, признаться, была столь же подавлена увиденным — настолько неожиданным было это вторжение зла. Снова я почувствовала страшную хрупкость вверенной мне маленькой жизни, окруженной со всех сторон сонмами катастрофических опасностей, дремлющих до поры под внешне безвредными личинами: взбесившийся автомобиль, обрушившаяся кровля, какая-нибудь нелепая болезнь, убивающая, может быть, всего полсотни людей по всей земле — но где гарантия, что она не попадет в эту полусотню? Стейси успокоилась и только тихонько всхлипывала; меня еще немного трясло, но тоже постепенно отпускало. Помнится, больше всего меня поразило равнодушие окружающего мира — так же шли люди, дребезжали трамвайчики, большое облако ненадолго закрыло солнце и, повисев немного над нами, вновь двинулось прочь. Даже проклятые гуси, на которых я теперь смотрела со смесью злобы и презрения, точно так же копошились в траве, погогатывая — и ничто не напоминало о том, что только что из этой единой картины было изъято живое существо.